Ярослав Зуев - Пропавшая экспедиция

— Вы думаете? — начал отец, но не успел продолжить.

Сверху донесся такой пронзительный вой, что папа замер и сжался.

— Крылатая ракета… — бросил француз. Его голубые глаза стали последним, что увидел Мишель, прежде чем мир исчез.

Когда папа наконец, очнулся, мир до неузнаваемости преобразился. Причем, в невыразимо худшую сторону. В нем больше не было ресторанчика, где они только что ужинали. Зато с головой хватало щепок и песка. Проклятый песок был повсюду, в том числе, и на лице, а еще в ушах, глазах, ноздрях и во рту. Но, это не была пустыня в окрестностях холма Бирс-Нимруд, как первоначально решил Мишель, поскольку туго соображал. Нет, папу не перенесла туда непознанная сила, заключавшаяся в Дарах Иштар, о которых он узнал от дяди Жерара. И, уж тем более, он не очутился на берегах полноводной Амазонки, куда так страстно стремился сэр Перси Офсет, чтобы распрощаться там с головой. Ничего такого с Мишелем не случилось. А вот ресторанчик — тот, да, исчез. Превратился в труху, и ее разметало ударной волной. Стал винегретом из обрушившихся перекрытий и лопнувших кирпичей, мешаниной из осколков и пучков соломы, пыли, штукатурки, фрагментов украшавших стены ковров, одним словом, всего того, что человек гадами стаскивает в обживаемые им помещения, как муравей. В хлам, на поверку, не стоящий ни гроша.

Тогда папа решил, что умер. Сознание неторопливо возвращалось к нему, и было не понять, как можно выжить, когда на голову упал многоэтажный дом. У папы ушло прилично времени, прежде чем он удостоверился, что цел. Из правого уха сочилась кровь, щека была располосована, немного саднило грудь, но это было все, из повреждений. Это, конечно, если синяков не считать. Продолжая находиться в прострации, папа перевернулся на живот и пополз, работая локтями. То и дело их кололи черепки, все, что осталось от кухонной утвари.

Снаружи Мишеля никто не ждал. Стояла глубокая ночь, но тихо не было, отнюдь. У завала, в который за доли секунды превратилось здание, копошились какие-то чумазые люди. Проезжую часть перегораживали обломки того, что недавно являлось органичными частями городского пейзажа. Сирены скорых надрывались вдалеке. Наверное, подобраться ближе не позволяли перевернутые искореженные автомобили, валявшиеся повсюду, включая совершенно неподходящие места. Папе запомнился хлебный пикап, его сплюснутая корма торчала из окна третьего этажа. Мишель какое-то время тупо таращился на машину, а та, словно в ответ, дружелюбно помигивал ему огнями аварийной сигнализации.

— Поди ж ты, аккумулятор уцелел, — машинально констатировал Мишель. Вспомнил о дяде Жоре, всплеснул окровавленными руками и пополз обратно, виляя задом, как женщина непристойного поведения.

На удивление, ему удалось довольно легко отыскать своего нового приятеля. Внешне француз не подавал признаков жизни, но, когда папа приложил ухо к его широкой груди, то выяснилось, сердце бьется исправно. Оставалось решить, как вытащить здоровяка из-под обвалившихся строительных конструкций. Впрочем, выбор был невелик, тащить, тащить и тащить. И Мишель потащил, напрягая все мышцы и наплевав на грыжу, которую рисковал заработать, тягая буйвола вроде Жорика. Папочка всегда был щуплым, как воробей, бабушка, когда он был маленьким, именно так его и звала, воробушком. А дядя Жорик был увальнем, каких поискать, широким как шкаф, и таким же неповоротливым. О весе француза папе вообще не хотелось думать из опасения, как бы не иссякло мужество. Кем был бы человек без веры в себя?

— Вытащу, куда ж ты денешься, мордоворот! — цедил сквозь зубы Мишель, и тянул из последних сил. Ноздри неприятно щекотал запах бытового газа, папа, не без оснований опасался, что вот-вот рванет.

По пути им попался гостеприимный хозяин заведения, но ему, при всем желании, было не помочь. У ресторатора не хватало головы. Мишель отвернулся и пополз дальше.

Снаружи, где они с дядей Жераром очутились в конце концов, было все так же темно. Взрывы ухали гораздо восточнее, наверное, стратеги с берегов Потомака посчитали, что с района, где располагался Национальный музей, достаточно. По крайней мере, на время…

По мглистому небу рыскали редкие прожектора чудом уцелевших постов ПВО. Глядя на них, папа неожиданно вспомнил русскую поговорку про кулаки, которыми некоторые машут после драки. Отдышавшись, Мишель наскоро ощупал пострадавшего. Француз дышал с присвистом, по его богатырской груди расползлось жирное бурое пятно.

— Ах ты черт! — пробормотал папа и оглянулся в поисках помощи. Но, надеяться на нее не приходилось. Тогда он стянул с себя джемпер и затолкал под лоснящуюся от крови рубашку. Сомнительно, чтобы таким приемом можно было надеяться остановить кровь, но это было все, что папа умел по части оказания неотложной помощи. Впрочем, какое там умение? Он просто видел похожие манипуляции в фильмах про войну. Или про гангстеров, солдат ничтожно мелких, а потому, не признаваемых общественностью войн…

Кряхтя и шатаясь под невыносимо тяжелой ношей, какой на поверку оказался дядя Жерар, папа преодолел почти три квартала. И лишь на границе с четвертым ему, наконец, посчастливилось поймать такси. Оно и доставило их обоих в больницу. Передав француза на попечение врачей, у которых, как и предполагал дядя Жора, оказалось полно хлопот, зато они говорили по-русски, это порадовало, Мишель упал в ближайшее кресло. Его вид был ужасен, с ног до головы перемазанный грязью и кровью, он походил на канонира после взрыва в пороховом погребе. Зато был жив, спас нового друга, и оттого пребывал в отличном настроении, как ни невероятно сие прозвучит, принимая в учет подробности пережитой ночи. Прекратив на время думать о дяде Жорике, отец вспомнил о долге, спустился в вестибюль госпиталя, откуда ему, на удивление, удалось дозвониться в советскую колонию. Там его ждал неприятный сюрприз. Его самовольная отлучка обнаружилась, особист, приставленный КГБ приглядывать за соблюдением режима, был в ярости и, матерно бранясь, клятвенно заверил Мишеля, что его завтра же депортируют в Союз. Ну, может, не завтра, и даже не послезавтра, а когда прекратятся эти еханные бомбежки, и возобновят работу гражданские аэропорты. Как ни страшен был особист, особенно в гневе, похоже, американским и британским пилотам, завоевавшим господство в воздухе над Ираком, чтобы безнаказанно добивать поверженного врага, было насрать и на разъяренного комитетчика, и на весь штат КГБ, и на обессилевший при Горбачеве Советский Союз. Даже пугливый по натуре папочка, и тот не слишком-то мандражировал перед особистом. В конце концов, настали совершенно иные времена, вряд ли кому-нибудь взбрело бы в голову выдвинуть против него обвинения в шпионаже или еще каких-то страшных грехах перед родной партией и обожаемым правительством. Папа даже не рванул, очертя голову в колонию, вымаливать прощение, тем более, ночью это было весьма небезопасно, а переночевал в палате у дяди Жерара. Кроме француза, там, понятно, было не протолкнуться от потерпевших.