Василий Криптонов - Заметки на полях

— Да ну на фиг, — решительно заявил Гоша. — Это что, обязательно?

— Ну… В общем, нет.

— Я бы никогда не стал никаких кредитов брать. Своё — так своё!

Тут я почувствовал, как кровь приливает к лицу. На турнике повис Гриша. Вот он подтянулся — все двенадцать раз, как обещал — и спрыгнул. Ходит, довольный такой, руками машет. Подошёл к Кате, чего-то ей сказал…

— Ты и не будешь, — сказал я Гоше, втаптывая окурок в раскрошенный асфальт. — Ты будешь долго копить, продашь родительскую хату и возьмёшь долевое. А фирма, не успев фундамент заложить, обанкротится к е**ням. Мы с тобой тогда так нахерачимся, что вспомнить страшно… И всё равно ты будешь счастливее меня, потому что просто останешься ни с чем, а я — ни с чем, да ещё и в минусе.

Я говорил, но голос слышал свой как бы со стороны. Как и в тот раз, с Игнатьевым, я почувствовал, что меня переполняет. И противиться этому я не хотел.

— Извини, Гоша, — встал я со скамейки. — Потом как-нибудь договорим. Если доведётся.

Гриша тем временем решил выпендриться. Он взобрался по столбу на самый высокий турник, повис посередине и начал подтягиваться, держась обратным хватом. Позёр несчастный…

Я начал идти медленно, потом перешёл на лёгкий бег, потом разогнался.

— О, Ковалёв ожил! — услышал я одобрительный возглас Ангелины Власовны. — Пральна! Давай на перекла…

Я дал. От души дал. Разбежавшись, прыгнул и плечом врезался в болтающегося на турнике Гришу. Снёс его, как лоскут. Он упал на землю, вскрикнул. Я рухнул на него. В висках стучало, глаза заволокло чем-то красным и беспросветным. Поднялся визг. Вот-вот меня оттащат, но я успею, успею!

Левой рукой схватил Гришу за ворот куртки, правой врезал ему в лицо. Проклятые слабые руки! Плакать хотелось от этой слабости, и я бил ещё, ещё, ещё.

— Это тебе за мою жену, сука! — проорал я в разбитое, испуганное, недоумевающее лицо. — Триста раз подумай, мразота, прежде чем хотя бы смотреть в её сторону!

Очередной удар не достиг цели — Гриша дёрнул головой, и я врезал по земле. Боль пронзила руку, я зашипел. Отпустил его куртку, надеясь ударить левой, но тут меня схватили и буквально отшвырнули прочь.

Я лежал на спине и плакал в небо, как Болконский под Аустерлицем. Меня трясло. Я ничего не слышал из-за звона и грохота в ушах, ничего не видел, только отмечал какие-то смутные силуэты вокруг. И одна только мысль колотилась в мозгу: «Вот и всё! Вот и всё. Вот и всё…»

Так вот, о чём это я? А, да! Есть всё-таки в соплячестве свои преимущества. Вот если бы я взрослый так вот, ни с того ни с сего, отоварил гражданина, который спокойно себе болтался на турничке, меня могли бы и посадить. Смотря что за гражданин, конечно.

У Гриши, к примеру, родители — местные шишки. Батя на ГРЭС каким-то начальничком трудится, мамаша — индивидуальный предприниматель. Магазин держит. В общем, пальцы веером у людей. Домой к нам приходили, спрашивали меня, понимаю ли я, что подписал себе смертный приговор, ну или вроде того. Мама начала плакать — ну, у неё всю дорогу одна защитная система — а я, вежливо отрыгнув в лица этой паре, спросил, помнят ли они, какая статья уголовного кодекса повествует об угрозе физической расправой, и на сколько нужно умножить максимальный срок, ею предлагаемый, если речь идёт о несовершеннолетнем.

Мама чуть в обморок не грохнулась. Мужик раскрыл было рот, но супруга что-то там быстро сообразила предпринимательским мозгом и зашептала ему на ухо. Пафос куда-то сдулся, и оба удалились, пообещав напоследок, что так этого не оставят.

Не оставили. Пришлось побеседовать с участковым, с директрисой школы. Тут всплыла история с суицидом. Мать нашла в портфеле пачку «Космоса»…

Короче, если бы я вправду был подростком, даже не знаю, как бы я всё это перенёс — может, и вправду бы самовыпилился. А сейчас — сейчас мне было даже забавно, как целая куча взрослых людей раздувает из мухи слона. Делов-то — пацан по е**лу пару раз выхватил. Я ему даже нос не сломал и ни одного зуба не выбил, ибо руки слабые. Этот урок я, кстати, усвоил — начал отжиматься.

Грозило отчисление, но директор пошла навстречу маминым слезам и ограничилась двумя неделями. Это было для меня — вау. Даже не знал, что такое в наших широтах бывает. Наказание — не ходить в школу, н-да…

В нагрузку, правда, дали психолога. Через две недели я должен был предоставить справку, что встретился с ним шесть раз и признан нормальным учеником. А поскольку своего психолога у нас в школе не было, пришлось мотаться в Назарово, в десятую. И вот я сижу в крохотном кабинетике, даже кушетки нет, зеваю и жду. Интересно даже — как в кино, приём у психолога. Я, типа, Тони Сопрано: «Woke up this morning, got yourself a gun. Your mama…» Вот да. Единственное, что меня в данный момент напрягало, это что мама сидела внизу, на скамеечке возле школы. Одного она меня не отпустила. Жаль её, конечно… Всё-то она близко к сердцу принимает.

Дверь открылась и закрылась. Я повернул голову и сказал:

— Ого…

В первый миг мне показалось, что просто старшеклассница ошиблась дверью. Но потом я оторвал взгляд от ног и посмотрел выше.

Нет, это явно не школьница. Лет двадцать пять, наверное. Однако красотка, вся такая стройненькая, симпатичная, белые волосы замысловато уложены. Очки вот только здоровенные, в роговой оправе, впечатление портят. И взгляд — не тот, которым девушка на парня смотрит. Доброжелательный, но профессиональный. Хотя какой я ей «парень»? В сыновья гожусь. Преувеличение, конечно, но не критическое.

— Семён Ковалёв, — кивнула мне девушка (ну не мог я её «женщиной» назвать!) и села за стол напротив меня. — Ну, давай знакомиться. Меня зовут Анна Фёдоровна, я…

— Фу, — сказал я.

Девушка, только что перебиравшая бумаги — видимо, злостные кляузы на меня — вскинула голову.

— Что ты имеешь в виду? — спросила она с безупречной вежливостью.

— Раз мы уже на «ты», давайте без отчества, — сказал я. — «Фёдоровна» звучит громоздко, вам совершенно не подходит. А вот имя красивое…

Она улыбнулась, сложила руки на столе.

— Да, мне говорили, что ты разговариваешь почти как взрослый. Что ж, давай так. Можешь называть меня Аней, а тебя как называть?

— «Дорого́й» — рановато?

— Ну, чуть-чуть есть.

— Тогда Семён. Можно Сёма. Но вам неудобно будет, вы не такая наглая, как я. Семён — нормально.

— Вот и договорились. Итак, Семён. Во-первых, я хочу, чтобы ты понял: то, что ты здесь, — это не наказание, а…

— Издеваешься? — Я фыркнул. — Да это лучшая минута за всю неделю!

Аня, видимо, почувствовала, что смотрю я на неё как-то не по-детски и подалась назад, сложила руки на груди. Ух ты, какая! Типа «закрылась». Сейчас тон сменит.

И точно: Аня заговорила более профессионально: