Василий Криптонов - Заметки на полях

Одного не учла — но тут я её не виню — что я на самом деле не пацан. И вся наша с ней сцена в классе вышла сложно-композитной. Начал её один персонаж, а разгребать досталось мне.

— Пошли, — сказал я. Из двух зол — заново познакомиться с мамой, или симулировать свидание с Катей — я временно выбрал второе. Конечно, это не навсегда, но домой я сейчас совершенно не хотел. Было такое ощущение, что от рутины и банальщины меня потянет нажраться, а в тринадцать лет это не лучшее решение проблем. В тридцать — да, согласен, в тринадцать — нет.

Забавно было. Мы шли почти рядом, ветер сносил дым от моей сигареты в сторону Кати. Она, наверное, думала, какая же она тварь, что подаёт надежду парню, который ей даже не нравится. А я думал, что бычковать сигарету сейчас, при Кате, будет как-то не комильфо, а курить дальше уже неохота до тошноты. И выкидывать жалко. Да и куда? Не люблю я окурки на землю бросать, есть у меня такой пунктик. Потому и на ходу редко когда курю — либо дома, либо возле мусорки какой-нибудь.

— Я и не знала, что ты куришь. — Катя неуклюже пыталась развязать беседу.

Никто не знал, а я — Бэтмен, блин…

— Я ещё и ворую. Пачку у кого-то из кармана вытянул, — небрежно заметил я.

Это было как «заткнись», только вежливо. Правда заключалась в том, что мне, как человеку, пережившему собственную смерть и разом скинувшему восемнадцать лет, сейчас больше всего хотелось получить какое-то время для рефлексии, что ли. Побыть одному, подумать. День, может, два… Но разве подростку доступна такая роскошь? Не-а… Это взрослый может взять отгул, свалить куда-нибудь, снять номер в гостинице и получить тишину в комплекте с одиночеством. Да в крайнем случае может прийти домой, рявкнуть, чтоб все заткнулись, и закрыться в комнате — и все будут на цыпочках ходить, боясь потревожить. Ну как — взрослый же, блин.

А на что можно рассчитывать, когда ты — бесполезный сопляк? Хлопнешь дверью — тебя отхерачат ремнём по жопе. Попросишь, чтоб заткнулись — отхерачат ремнём по жопе. Свалишь из дома — тебя найдут и отхерачат ремнём по жопе. От души тебе, дядя Петя, в общем и целом. Ну хоть Катя есть, которую чувство вины гнетёт. Это какой-никакой козырь, и грех было бы его не использовать.

— …красивые… — расслышал я.

Стряхнув пепел с сигареты, я переспросил:

— А?

И повернулся, посмотрел на Катю. Она всё так же смотрела… Вот не описать. Вроде бы прямо перед собой, вообще не на меня, однако чувство такое, как будто вся её аура на мне сконцентрирована. Жуть, аж дрожь пробирает. И покраснела к тому же. Ка-а-ать, ну чего ты, а? Доведёшь ведь до греха, а мы ещё дети…

— Стихи, — повторила она. — Красивые. Спасибо.

Я остановился и тщательно затушил окурок о бортик попавшейся бетонной урны. При напоминании о стихах я понял, что меня реально вот-вот вырвет. Похоже, траванулся никотином на радостях. Кашлять хотелось — караул, но чувствовал, что если хоть раз кашляну — точно хлынет. От усилий сдержаться у меня аж слёзы на глазах выступили.

— Перестань, — сипло сказал я. — За такие стихи срок давать надо…

Слёзы и голос сказали Кате вовсе не о том, что я испытывал на самом деле. Я почувствовал у себя в руке её прохладную ладошку и машинально сжал пальцы.

— Красивые, — сказала она, заглянув мне в глаза. — Ты ведь их от души написал.

На дворе стоял, кажется, две тысячи второй, или что-то вроде того. Интернета — в том виде, в котором я его понимаю — ещё не было. Даже компьютер дома — с монитором размером с тумбочку — был далеко не у каждого в посёлке, а уж выход в сеть и вовсе был привилегией небожителей. Это потом интернетом окажется пронизано всё пространство-время, появится уйма литературных сайтов, где тысячи вот таких же тупорылых сопляков, как я, будут терабайтами выкладывать на всеобщее осмеяниеобозрение свои высеры, написанные «от души». Тогда-то в мир и придёт понимание того, что «от души» и «говно» — зачастую самые настоящие синонимы.

— Наверное… — только и сказал я. А что тут ещё скажешь?

И вдруг ещё кусочек памяти ко мне вернулся. Вспомнил. Вспомнил я, как «на самом деле» всё закончилось.

Никак.

Восемнадцать лет назад я просто отдал озадаченной Кате этот красивый конвертик и ждал какого-то чуда, что ли. День ждал. Два ждал. Будь это фильм или книга, я бы однажды увидел этот смятый конверт в школьной помойке, но жизнь не так конкретна. Я просто больше не увидел этого конверта, и Катя даже виду не подала, что чего-то такое случилось.

Вот интересно, а тогда она тоже подумала, что стихи «красивые» и написаны «от души»? Стерва лицемерная. Значит, как от суицида меня спасать, так я гений уровня Пушкина, а как просто подружить с пацаном из класса — так пошёл в игнор, графоман убогий. И ведь так везде! Хочешь, чтобы твоими писаниями восхищались — сдохни. Тут же включат в школьную программу. Ну или, на худой конец, гопники в подворотнях под гитары твои песни петь будут и писать на стенах: «Сёма жив».

С такими горькими мыслями я оказался у подъезда Катиного дома.

— Завтра придёшь в школу? — спросила Катя.

Вообще-то Зоя Павловна мне торжественно разрешила денёк прохалявить. Но объяснять матери про депрессивно-суицидальный психоз я не хотел. Так что…

— Да, конечно.

— Обещаешь?

— Дядей Петей клянусь.

Она вдруг чуть-чуть улыбнулась. А руки наши всё ещё были сцеплены.

— Кто такой этот дядя Петя? Ты и в классе про него говорил.

— У-у-у… Это такой человечище… Ну ты сама с ним познакомишься, не буду спойлерить.

— Спойле… Чего?

Чего, чего… Неологизм такой, вот чего.

— Забей, — поморщился я. — Ты домой?

— Да, — бросила она взгляд на подъездную дверь. Простую деревянную дверь. Без всякого домофона. У меня аж сердце сжалось от ностальгии.

— А можно у тебя зубы почистить?

Наверное, если б я ширинку расстегнул, Катя бы офигела меньше. Ну да, я так-то всю дорогу робким был, пока в школе учился.

— З-зубы? — переспросила она.

— Угу… Ну, пастой мятной прополоскать. А то мать курево учует — убьёт. Да и чайку бы дёрнуть тоже неплохо. С печенюшками. Ну и борща давай — уговорила, только чтоб с хлебом.

Вообще, я больше стебался. Но Катя посмотрела с сомнением на дверь, на меня, на дверь, снова на меня…

— Ну… Пойдём, — сказала она и потянула меня за собой.

У меня воняли носки. Это было как удар под дых — подло, сильно и неожиданно. И дыхание перехватывало. В моём возрасте все пацаны такие угрёбки, или я уникальный? Надо ж додуматься: пошёл вручать любовное письмо в несвежих носках! Неудивительно, что вселенная назначила мне в хламину облажаться. Да-да, мне тебя не жалко, придурок. Хотя к кому я, собственно, обращаюсь? К себе? Настоящий хозяин этого тела уже давно ту-ту… А я даже чувства вины не испытываю. Ведь проживи он мою жизнь от и до — попал бы в ад за самоубийство. А так — чистый и невинный летает где-то с ангелочками. Ещё и на таком мощном эмоциональном моменте умер — любовное послание передавал. Короче, в шоколаде пацан. Если с такой точки зрения смотреть, то и за умерших во младенчестве не так обидно становится. Не успевают накосячить ребятки.