Александра Стрельникова - Не буди лихо (Слепой Циклоп) [СИ]

Россия. 19 век.

— Вы хотели меня видеть, сударь?

— Да-с, сударыня! — передразнивая, ответил невысокий сухощавый мужчина с резкими, выдававшими жестокость и вспыльчивость нрава чертами лица.

Ее муж. Александра старалась не отводить глаз. Бродивший в нем, до поры сдерживаемый гнев пугал, но она давно научилась скрывать свои чувства. Вот Василий встал и двинулся ей навстречу. Руки спрятаны за спиной. Зачем? Александра и так знала, что в них. За десять лет брака она слишком хорошо усвоила привычки мужа. Даже ложась спать, он клал свой арапник у изголовья…

Александра судорожно сглотнула и подавила желание зажмуриться. Нет, она приняла решение! И сделает это несмотря ни на что! Теперь у нее есть оружие против него!

Граф Василий Орлов со все более разгорающейся злобой впивался глазами в бледное лицо жены, выискивая хотя бы тень страха. Он знал, что та боится его. Видит бог, для этого было сделано достаточно за десять лет супружества. Но нет! Только холодное высокомерие и безразличие читалось в ее словно окаменевших чертах. Эта женщина с самого начала стала для него настоящим вызовом. Сначала ее мать, потом она… Быть может, поэтому он и женился, хотя Александра была совсем не в его вкусе — маленькая, тощая…

Она научилась послушанию, не вмешивалась в его дела, была покорна в постели, молчала… Но даже в ее молчании, даже в покорности ему чудился вызов!

— Я опять видел вашего любимого братца в борделе. Развратный щенок!

— А вы сами, сударь, должно быть, зашли туда только для того, чтобы выпить чаю?

Она не отвела взгляда даже когда он занес руку, и плетеный хвост арапника ожег ее напряженные плечи. Граф увидел в глазах жены боль, мгновенную вспышку опаляющей ярости, и вновь холодное безразличие сковало ее черты.

— Я не позволю ни вам, ни этому чертову сопляку проматывать мои деньги!

— Я сполна плачу за те гроши, что мы оба получаем от вас, сударь.

Пальцы мужчины впились в ее запястье, оставляя на нем красные отметины, которые на ее чувствительной коже моментально превращались в синяки.

— Мне давно следовало проучить вас, как вы того заслуживаете! Платите! Да вы не способны даже родить мне наследника! Холодная, как лягушка, тощая и бесплодная…

Александра сжалась. Слова причиняли много большую боль, чем его железные пальцы. Ребенок! Если бы он был у нее, может, было бы легче перенести…

— Это все, что вы хотели мне сказать, сударь?

Гнев все еще душил его. Граф схватил жену за волосы, на ночь заплетенные в косу, и дернул к себе, намеренно причиняя новое страдание.

— Передайте своему братцу: если я еще раз узнаю, что он вздумал сорить моими деньгами, вы, сударыня, действительно расплатитесь за каждую истраченную им копейку и так, как мне того будет хотеться в тот момент. А теперь убирайтесь!

Граф отшвырнул жену от себя, и она, не удержав равновесие, больно ударилась бедром об угол стола. Закусив губу, Александра отодвинулась и молча пошла к дверям. Однако, дойдя до них, словно на что-то решилась и обернулась…

…Выстрел прозвучал глухо и странно, будто кто-то просто чиркнул спичкой. Мозг Александры как-то заторможенно отметил, что за окном кабинета, выходившем в небольшой сад, мелькнула тень, потом глаза ее сместились правее и уперлись в тело Василия, распростертое посреди комнаты. Его светлый бархатный халат уже окрасился на груди алым.

Действуя словно автомат, она пошла к нему и замерла возле, все еще плохо осознавая произошедшее. Глаза графа приоткрылись, губы шевельнулись в тщетной попытке произнести что-то. Движимая непонятным ей самой состраданием, Александра опустилась на колени возле мужа, не замечая, что пачкает одежду в крови, и нагнулась к его губам.

— Сука! Такая же, как ма… — донеслось до нее с последним вздохом.

Василий Орлов дернулся и застыл навеки. И тогда его жена начала смеяться…

— Ну почему они никогда не могут дождаться утра со своими пакостями? — ворчал Иван Чемесов, раздраженно кутаясь в теплое пальто.

Сентябрь в этом году выдался удивительно холодным и дождливым. Даже деревья, смирившись с неизбежным, уже печально роняли на землю желтеющие листья. Ивана знобило. То ли от недосыпа, то ли от тревожного предчувствия, которое стало преследовать его еще пару дней назад. Теперь он с уверенностью мог сказать, что ожидание неприятностей кончилось — они уже пришли. А еще он чувствовал, что это надолго. Чутье никогда не обманывало его. Быть может, именно оно сделало его сначала одним из лучших сыщиков полицейского ведомства, а потом по представлению министра юстиции сам государь император утвердил его судебным следователем при окружном суде старушки Москвы. Златоглавой Москвы, кабацкой Москвы, большой деревни Москвы, в которой он родился и вырос и стал именно тем, кем стал — сыскарем по прозвищу Циклоп, которого знали, уважали и боялись многие…

Правда, не в этой среде. Граф Орлов! Обычно в подобных домах откровенные убийства не совершались. Все по-семейному, тихонько, так чтобы мусор до последней соринки дома остался… Пролетку тряхнуло, кучер злобно выругался на лошадь, испуганно шарахнувшуюся от скомканной газеты, которую ветер стремительно прокатил прямо у нее под копытами. Чемесов вздрогнул, словно просыпаясь, и огляделся — они подъезжали.

Большой дом был освещен, дверь, несмотря на холодную, совершенно осеннюю погоду, распахнута настежь, на пороге маячила внушительная фигура околоточного.

— Здравия желаю, Иван Димитриевич, — вежливо поздоровался он.

— Здравствуй, здравствуй, Петро. Доктор уже здесь?

— Юрий Николаевич с полчаса как приехали-с. Остальные тоже туточки-с.

Буркнув что-то неразборчивое, и еще плотнее запахнув широкое пальто из темного драпа, Чемесов двинулся внутрь. Его все еще знобило, раздеваться не хотелось, хотя в доме уже явно начали подтапливать.

— Циклоп здесь! — кто-то метнулся по коридору, и Иван усмехнулся.

Это прозвище намертво приклеилось к нему после того, как в одной из облав он потерял левый глаз. Теперь полоска черного шелка стала его своеобразной визиткой.

Посреди просторной комнаты, которая, судя по всему, служила кабинетом, на ковре лежало тело. Кто-то уже прикрыл его простыней. Чемесов наклонился и приподнял край. Все было очевидно — пуля попала в сердце. Мгновенная смерть. Впрочем, рана меньше всего интересовала следователя. Он изучал лицо покойного. Лет пятидесяти-пятидесяти пяти. По-своему красив, а потому особенно неприятно на его лице выглядели лютая ненависть и злоба, которые не смогла стереть даже смерть. Потом взгляд Чемесова упал на правую руку убитого, все еще сжимавшую арапник.