Алиса Климова - Звезда пленительнаго [СИ]

— Да, действительно, новость не из приятных. А у вас есть какие-то мысли о том, как можно эту неприятность… преодолеть?

— Есть. Но для этого мне как раз ваша помощь и потребуется, причем помощь совсем не денежная…

Когда "высокий гость" наконец откланялся, Володя повернулся к хозяину дома:

— Николай Егорович, а он на самом деле инженер? Мне кажется, что он просто нахватался инженерных слов у своих работников и пытается выставить себя самым умным.

— Вас что-то смущает, Володя?

— Признаться, да. Все эти его "палки", "веревки"… у меня на заводе и рабочие знают что такое "лонжерон" или "расчалочный трос"!

Профессор Жуковский при этих словах рассмеялся — радостно, открыто, как-то даже по-детски искренне и буквально до слез:

— А он их палками и веревками обозвал! — повторял профессор, размахивая руками и утирая слезы. А затем, частично уняв смех, поинтересовался:

— И что он про палки с веревками вам сказал?

— Тоже глупость, спрашивал, до какой ноты тросы на крыле натягиваются. Как будто это струны рояльные!

— А до какой? — Николай Егорович, как-то вдруг посерьезнев, с интересом поглядел на молодого авиаконструктора.

— Шутить изволите, Николай Егорович?

— Да в общем-то и нет. Вы поглядите в его "инструкции по эксплуатации" на "У-2", так как раз написано, что тросы нужно натягивать до определенных нот. Очень простое решение: к самолету прилагается набор калиброванных свистков, масса тросов и длина известны, и таким манером в поле, обычным гаечным ключом любой — ну, почти любой — офицер нужной силы натяжения достигнет. Медведь-то на ухо не каждому наступит, а ключей этих "динамометрических", что, кстати, Волков же и выделывает, где напастись?

— Выходит…

— Вы, Володя, зря его с неприятием слушали. Он хотя и очень странен в общении, но инженер от Бога. И как математик на голову всех мне известных превзойдет, пожалуй, и как физик… Мне его дочь приемная как-то сказала, что предложенным ею "численным методам" решения уравнений ее он же и обучил. А Степан Петрович говорил, по слухам, что все его радийные станции на самом деле он выдумал, делая домашние работы, господином Волковым задаваемые в курсе электротехники, коий он же сыну приемному и давал. Так что, сдается мне, не зря он называл ваши детали палками и веревками. Надо, всенепременно надо вам к нему в заводы съездить и посмотреть что он сам именует тем же "расчалочным тросом". Я ему сейчас же протелефонирую, договорюсь о вашем визите — и с этими словами Николай Егорович взял трубку телефонного аппарата.

— Так он же еще до дому не доехал…

— У него радийный телефон всегда с собой — ответил профессор, набирая номер. — Кстати, и обычные телефоны на его же заводах выделываются… Это профессор Жуковский, соедините меня, пожалуйста с господином Волковым, он должно быть в автомобиле… Александр Владимирович? Когда было бы удобно Володе Ветчинкину к вам в завод приехать, посмотреть ваше производство? Хорошо, я ему передам, спасибо большое!

И на следующее утро, уже сидя в удобной кабине "Пчелки", несущей его на авиазавод в Самару, Володя Ветчинкин еще раз пытался понять смысл последних слов профессора:

"Вы, Володя, все что вам в выделывании самолетов пригодиться сможет, просите там у инженеров без стеснения. Все что смогут поставить, вам они поставят, что не смогут — скажут. Только о цене не спрашивайте никого… ее просто никто не знает, и получится неудобно. Как-то у Волкова с деньгами все странно, говорят, что в его кухне кроме самого его ещё только два человека разобраться могут".

И мысли молодого авиаконструктора свернули на совершенно далекую от авиации тропинку: "Интересно, как можно стать самым богатым человеком в России, если не знать сколько стоит каждая деталь в производстве?" Однако подъем в пять утра и ровный гул моторов сделал свое дело — и Володя уснул, так и не придя ни к какому выводу.

До апреля Сименс на своем заводе в Берлине успел изготовить своих новых самолетов штук двадцать, даже чуть больше. А потом…

Гаврилов сделал то, что я просил у него уже давно: турбину. Но не просто турбину, а маленький и легкий (ну, все в мире относительно) турбокомпрессор — с помощью которого новый мотор для "Шмеля" получился уже мощностью почти в шестьсот сил и к тому же нормально работал на высоте свыше семи километров. Насколько "свыше" — никого не интересовало, так как даже с "придуманной" мною кислородной маской пилоты выше летать просто опасались. К тому же там еще и очень холодно было…

На "Шмеле-2" кабина была сделана уже герметичной, с наддувом — но ведь самолет-то боевой, в него и пулька попасть может — а с дырками в фюзеляже какой наддув поможет? Правда на семь километров тем же немцам стрелять было нечем — но это ведь пока: вон, за полтора года превзошли мой "По-2". "Шмеля", правда, не превзошли, но мотор на пятьсот сил у них вроде как появился. Так что кто его знает, надолго ли мое преимущество?

Наше преимущество: все же армию вовсе не я один снабжал всем нужным и полезным. Да, карабины мои выпускались по миллиону с лишним в год в России да еще почти столько же — в других странах (но и они тоже в основном шли в русскую армию). Однако мосинские винтовки выпускались на русских заводах даже в больших количествах.

Да, мои заводы делали ежедневно (!) по сотне тысяч снарядов к "говняшкам" — но и другие "капиталисты-собственники" не очень-то и отставали. Например, в Москве был буквально за пару месяцев выстроен завод, который ежесуточно теперь выделывал по сорок тысяч снарядных корпусов в сутки, а всего только московские заводы отправляли на фронт по семьдесят тысяч снарядов ежедневно. Но Москва — город большой, а небольшой Нижний Новгород от первой столицы конечно же отставал, делая всего по пятьдесят пять тысяч снарядов. Причем нижегородцы "пошли на поводу Иванова" (который тогда еще был командующим Северным фронтом) — и снаряды делали в основном в два с половиной дюйма.

Всего же "все прочие" снарядов отправляли вдвое больше, чем я. Хотя должен с гордостью признаться: сталь на все снарядные заводы шла именно моя…

Путиловский завод с его немецкими рабочими производство пушек не увеличил, как и изрядно устаревший Александровский завод — на последнем из нового оборудования были лишь станки для выделки семидюймовых орудий, а таких выпускалось хорошо если по штуке в неделю. Но вот в Риге — которую "в этой реальности" особо эвакуировать не стали — на площадях все же вывезенного "Руссо-Балта" группа "местных товарищей" из купцов и инженеров наладила выпуск пушечного бронеавтомобиля. Моторы они использовали списанные с самолетов — причем переделывали их на бензин "Галоша", а пушки для броневиков стали изготавливать самостоятельно. Укороченная (со стволом в метр тридцать) версия пушки Рейнсдорфа в качестве гаубицы работать уже не могла в силу упрощенного лафета, но стреляла она вполне прилично, мало уступая трехдюймовке. Лафета — это потому, что делали они этих пушек куда как больше чем броневиков, то есть по десятку в день (а броневиков — по три в неделю). Владимир Андреевич над рижскими пушками откровенно смеялся: стволы для них из вагонных осей вытачивались, но Артуправление пушка с ресурсом хорошо если в пару тысяч выстрелов, но ценой в полторы тысячи рублей устраивала.