Алиса Климова - Звезда пленительнаго [СИ]

— И тебе здравствуй, дочь наша. А… где это я?

— У Оли в госпитале, где же еще. И скажи спасибо летчикам из четвертой эскадрильи "Шмелей", которые успели тебя сюда перевезти, а то бы валялся где-нибудь в солдатском полевом госпитале в Лодзе или Варшаве. В морге… ну ты и дурак, прости господи.

— Ну я-то ладно, а ты что тут делаешь? — до меня дошло, что дочь наша вообще-то должна быть по другую сторону Атлантики и вообще в Южном полушарии.

— Видишь ли, дорогой папочка, пока ты тут валялся и ничего не делал, мы успели и в Россию вернуться, и в Москве поскучать… ты же три недели нас всех пугал. Но, слава Богу, судя по речам ты точно на поправку пошел.

А чем я болел-то? И тут в памяти всплыло…

Вертолет грохнулся об землю довольно сильно, но вроде все остались живы и даже здоровы — по крайней мере Сережа ругался вполне здоровым голосом. Это было хорошо — а вот остальное было плохо. Германцы из своей зенитки машину зацепили очень конкретно и шансов поднять ее в воздух не было — а ведь мы были километрах в пяти от фронта (причем с германской стороны оного) и в полукилометре от окраины Опельна. Вот германцу и подарочек: если не сам вертолет, то уж рецептуру алюминиевой брони на блюдечке я им и доставил. Стало очень обидно — а еще больше обидно стало, когда я вдруг понял что из кабины мне не вылезти: дверь заклинило намертво.

Сережа из своей будки уже выскочил и попытался мою дверь открыть снаружи, но тоже успеха не достиг. Был еще вариант — высадить лобовое стекло. Оно конечно бронированное, но если изнутри повернуть замки, то снаружи его можно будет снять — ведь пуля стекло не пробивала, но портила изрядно и была предусмотрена быстрая его замена…

Тут мне стало на самом деле страшно — и очень больно. Потому что попытавшись поднять правую руку я наконец осознал, что она в лучшем случае просто сломана. Просто поначалу от шока боль куда-то спряталась, а теперь вылезла наружу. Затем я кричал, чтобы гаубичная батарея немедленно смешала вертолет с дерьмом, приказывал Саше Архангельскому забрать Сергея и валить отсюда чтобы не попасть под наши же снаряды…

Следующее, что я помнил — это как Саша зачем-то отстреливает из своей пушки лопасти на моей "Акуле", затем — вроде как брюхо нависшей надо мной "Стрекозы". Смутно доносившиеся крики Сережи, пропихивающего какой-то трос через форточки кабины, затем плавные покачивания почему-то наклонившегося на хвост вертолета — и краткий миг невесомости. Ну а затем — вот этот потолок.

— Рука болит — пожаловался я Машке, и вдруг она разрыдалась. Горько так…

— Сашенька, главное что ты жив остался. А рука… пока научишься левой ложку держать, а не научишься, так я тебя кормить буду. И Васька, и Таня с Настей, и Оля… Главное, что ты жив!

Когда я открыл глаза, то увидел сидящую рядом с кроватью Олю. Она читала какую-то книгу, но как-то почувствовала, что я уже не сплю.

— Ну и хорошо, снова очнулся. Ты уж постарайся больше кисейной барышней не прикидываться, а то Василиса совсем с ума сойдет. Она пришла, а ты опять сознание потерял…

— И где она сейчас?

— В моей комнате, то есть в ординаторской. Я ей капель доктора Зеленина накапала и спать уложила, а то у нее истерика началась. Считает почему-то, что ты из-за нее воевать отправился…

— Из-за себя отправился… там просто случилось так, что некому было больше. Хотя… ты-то знаешь, что произошло? А то я своим воспоминаниям не верю: мне "Стрекоза" вроде как привиделась…

— Ничего тебе не привиделось. Александр Архангельский нам все рассказал: как в твой вертолет снаряды попадали, как тебя вытаскивали. Тоже себя ругает, что не пошел в казармы при аэродроме, где эти офицеры-пилоты от генерала, приятеля твоего, прятались. А другой генерал приезжал, Ульянин, так он говорил что те бы офицеры так армии помочь не сумели бы как вы с Архангельским. И рассказывал, что летчик, который тебя вытащил, от счастья плакал, что тебя спасти получилось, потому как вы всей армии так сильно помогли, что на тебя солдаты только что не молятся… А еще просил передать, чтобы ты, когда выздоровеешь, ничего из рапортов его и Иванова не отрицал…

— А что, наврали в рапортах сильно?

— Не знаю, Архангельский говорит что не сильно, но правильно. Ульянин-то тоже тебя спасать летал, а генералам это не положено. А что еще наврали, так я не знаю, кто мне-то рапорты военные покажет? А рука сейчас болит?

— Немножко…

— Тогда я тебе укол с морфием поставлю и ты тоже поспи. Утром и Василиса проснется уже…

— Утром? а сейчас что?

— Ночь, половина третьего уже.

— А ты чего не спишь?

— А я нынешней ночью дежурю, потому как доктор. Докторов-то не хватает, а мне ведь совсем недолго учиться-то осталось… Сиделкам сказала, чтобы меня в твоей палате искали если что… вот, сейчас уже не больно будет.

Укола я не почувствовал.

— Оля… а мне докуда руку оттяпали? а то я чего-то смотреть боюсь… да и шевелить ей не получается.

— Тьфу ты, господи! Не оттяпали ее, цела твоя рука… ну, почти цела. Там осколком кости сильно раздробило, так что просто будет у тебя рука на пару дюймов покороче… и кривая. А не чувствуешь ты ее так как морфий ставим каждые два часа — потому как больно должно быть очень без морфия-то. Я-то испугалась, что ты от боли в обморок упал, а вот оно что… будет у тебя рука, а что кривая да короткая…

— Кривую да короткую можно выправить и удлинить, неприятно, но зато надежно — повеселел я.

— Как это?

— Да аппаратом Или… в общем, я знаю как все поправить! Завтра расскажу, а сейчас действительно спать нужно.

Из госпиталя я вышел только в мае — кроме руки у меня оказался еще и компрессионный перелом позвоночника, полученный при падении вертолета — к счастью, не очень сильный. Петр Савельев, который меня вытаскивал "Стрекозой", чтобы поднять полторы тонны "Акулы", вылетел почти без топлива. Не полторы — без моторов и с пустыми баками было даже чуть меньше девятисот килограмм, и в этом случае грузоподъемности почти хватало — но не хватило прочности подвески, вообще-то рассчитанной максимум на полтонны. Трос оторвался уже на подлете к аэродрому, и хорошо что во второй раз падал вертолет всего лишь метров с десяти…

За полгода на фронте ничего существенного не произошло, разве что в апреле германцы отбили Опельн обратно. Причем скорее из ностальгических соображений, потому что все пути и стрелки на станции и с четырех примыкающих дорог были разобраны и вывезены в Россию. Да и вообще всё, что было не прибито, из города вывезли, так как население покинуло его еще в ноябре — после того, как в попытках отбить Опельн германцы начали его обстреливать из гаубиц. Так что русская армия покинула все же руины бывшего города…