Евгений Шалашов - Декабристы-победители [litres]

Самыми важными людьми сделались писаря! Каждый из солдат и ополченцев знал, что без землицы не останется, но все равно хотел, чтобы заветная грамотка была составлена пораньше. Случались и неприятные случаи. На днях, например, штабс-капитан Сумароков был вызван в штаб, к командиру отряда…

– Господин штабс-капитан, вы в курсе, что ваши люди вчера напоили писарей? – официальным тоном начал Клеопин.

Сумароков сделал виноватое лицо, развел руками – мол, каюсь, недоглядел…

Подполковник Беляев, исполнявший должность начальника штаба, не выдержал и расхохотался:

– Сегодня присутственные места закрывать пришлось. Городничий рвет и мечет. Жаловаться прибегал с самого утра. Говорит, писаря и делопроизводители всю ночь с поморами пили… Господин полковник разобраться обещал. Кстати, а как ваши подчиненные?

– Да как огурчики, – заулыбался штабс-капитан. – Посты стоят, секреты выставлены. Они же поморы. На белого медведя с рогатиной ходят. Что им сделается?

Клеопин, старался соблюсти сурьезность, но тоже не выдержал:

– Николай, – сквозь смех выдавил он, перейдя на неофициальный тон. – Зачем надо было поить писарей?

– Да чтобы те им грамоты на землю быстрее написали, – объяснил Беляев командиру. – Мои-то «белозерцы» очередь раньше заняли, так вот ополченцы-то и заволновались – а хватит ли землицы?

– Ну и ну, – только и выговорил полковник. – А на кой э-э… леший вашим охотникам на морского зверя земля? Они что, сельским хозяйством будут заниматься? Или – в аренду сдавать? Я что-то не слышал, чтобы земля в Архангелогородской губернии спросом пользовалась.

– Да они и сами еще не знают… Но говорят – «А чем мы хуже?»

– Тоже правильно, – вздохнул Клеопин. – Земля – она и в Сибири земля… Ладно, господа офицеры. Городничий, он ведь не только ябедать приходил. Вчера фельдъегерская почта прибыла, а из-за пьяных писарей городничий сам ее и разбирал всю ночь. Нам в числе прочего – пакет от государя. Токмо касается он не нас, а наших пленных. Так что командуйте, господа, на построение всех, кто в трудниках у владыки служит, и тех, кто в подвале сидит… Построение провели не в стенах монастыря, а за его пределами, на берегу Тихвинки. Из подвалов мятежные солдаты выходили, зажмурив глаза и радуясь пока лишь тому, что вывели на солнце. Трудники из бывших «преображенцев», успевшие отпустить бороды, шли спокойно, покоряясь неизбежному. Ожидали самого худшего – от расстрела, виселицы и до утопления в реке… Когда пленные были построены, откуда-то появился несущийся со всех ног отец игумен. – Ух, успел, – отирая пот с чела, проговорил настоятель. – А где командир-то наш?

Полковник не заставил себя ждать. В руках Клеопина была простая канцелярская папка. Военнопленные, посматривая на эту папку, понимали, что в ней и содержится их судьба. – Бывшие солдаты Российской империи! – начал речь Николай. – Все вы виновны в самом страшном грехе – смерти Помазанника Божиего, императора Николая. Однако… – сделал он паузу, – царствующий император Михаил Павлович желает вас простить. Вы вновь сможете стать солдатами. Вот, извольте, Манифест… Полковник вытащил из папки документ, развернул Манифест и начал читать: «Мы, Божию Милостию Император Всероссийский и прочая Михаил Второй, считая, что нижние чины и унтер-офицеры, участвовавшие в убийстве помазанника Божиего Императора Николая Павловича, являлись лишь орудием в руках злокозненных мятежников, могут искупить свою вину перед Господом Богом, Россией и Императором тем, что добровольно, с оружием в руках пойдут на защиту рубежей российских за Кавказским хребтом». Настоятель Тихвинского Успенского монастыря облегченно вздохнул. Бывшие солдаты заволновались, но покидать строй или задавать вопросы не решались. Полковник, убрав бумагу в папку, вновь обратился к серой массе:

– Итак, Государь свое слово сказал. Дело за вами. Те, кто желает искупить вину, отправляются на берег и грузятся в барки. Провизия уже загружена. Затем под конвоем вас отправляют в Ярославль, где формируется сводная штрафованная дивизия. Кто будет ею командовать – пока неизвестно, но она войдет в корпус цесаревича Константина. После формирования вы отправляетесь на Кавказ, в армию наместника государя генерала Ермолова. Разрешаю задавать вопросы.

– А ежели, Ваше Высокоблагородие, кто откажется? – спросил пожилой трудник, в котором едва угадывался кавалер и бывший унтер-офицер Преображенского полка.

– Тот, кто откажется, будет считаться изменником и содержаться в заключении до вынесения суда. Увы, – обратился полковник к настоятелю, – отец игумен, о ваших трудниках из состава пленных Его Величеству неизвестно. Сожалею, не доложил. На отца-настоятеля было больно смотреть. Он сгорбился, потеряв многолетнюю выправку. Кажется, владыка чувствовал себя виноватым, что его трудники должны были сделать выбор. Будь это отставные солдаты – постриг бы в монахи, выведя их из-под воли государя, а так пока они принадлежат не себе.

– Владыка, – вновь обратился Клеопин к настоятелю. – Ежели помните, то эти солдаты вам жизнью обязаны. Ну-с, а теперь, – перевел он взгляд на солдат, – желающие идти на Кавказ – выйти из строя…

Когда солдат увели, настал черед и для офицеров. На сей раз строй был гораздо меньше, но все-таки насчитывал десятка два человек.

Клеопин прошелся вдоль строя, рассматривая стоявших перед ним:

– В списке, полученном мною, есть имена тех, коих по приказу императора следует казнить на месте без суда и следствия. К счастью, господа Каховский и Бестужев-Рюмин погибли, а господин Муравьев-Апостол – Сергей Иванович, бывший подполковник, сам покончил с собой. Но наличествует, во-первых, бывший капитан Еланин…

– Ник, а командовать расстрелом вы сами будете? – насмешливо спросил Еланин, выходя из строя.

– Нет, – спокойно ответил Клеопин. – Есть фельдфебель, есть расстрельная команда. Они это лучше меня сделают.

– Ах, так вам противно руки марать, господин полковник?

– Павел Николаевич, Павел Николаевич, – покачал головой полковник. – Вы так ничего и не поняли. Не обижайтесь, но… Знаете, я уже много раз представлял нашу встречу. Думал, вот сойдемся на поле боя, возьму я старого друга в плен, да и отпущу его на все четыре стороны, а он и раскается.

– И что изменилось?

– Сейчас поясню, – пообещал Клеопин. – Только еще одну персону назову.

Строй офицеров напрягся, как струна. Все же никому не хотелось, чтобы его имя было названо. Полковник между тем продолжил:

– Вторая персона – бывший прапорщик Преображенского полка Рогозин.

– Почему я? – спал с лица прапорщик.

– Прошу вас, выйдите из строя, – попросил Клеопин, не повышая голос.