Павел Дмитриев - Скрепы нового мира [СИ]

— Неправда! СССР вкладывает огромные средства в школы и университеты!

— Попы тоже церкви для прихожан строят, — пошел на обострение я. — Так и большевики, сперва строят школы, а затем насаждают в юные доверчивые умы марксистскую лженауку. И этого еще мало, — продолжил я перечислять популярные страшилки, не обращая внимания на выражение Машиного лица. — В ваших учебных заведениях слабая, не соответствующая современному развитию техники материальная база. Под прикрытием идеологических лозунгов проводится политика ограничения доступа к новейшим достижениям европейской и американской науки. А еще, и это, пожалуй, самое страшное на сегодня – штаты преподавателей закрыты квалифицированными кадрами едва ли четверть!

— Да как, как вы можете так говорить! — задохнулась от возмущения Маша. — Чтоб вы знали, счастье советской молодежи состоит в том, что она, будучи избавлена от физического закабаления, не знает и закабаления духовного. Материалистическая наука фундаментирует ее взгляды… [273] Незначительно измененная цитата из передовицы журнала "Смена" 1936 года.

— Маша, вы же очень умная девушка, зачем вы говорите не своими словами, а глупыми штампами газетных передовиц?

— Вы, вы…

В ответ я демонстративно отвернулся к окну.

На самом деле советское образование далеко не так ужасно, как я пытаюсь его представить. Пусть оно не самое лучшее в мире, однако сырцовский всеобуч, без сомнений, прочно сидит в первой мировой десятке. [274] 7-летнее всеобщее обучение в СССР было осуществлено только в 1950-56 годах. С институтами и университетами дела обстоят заметно хуже, впрочем, и тут не "кошмар-кошмар-кошмар". Единственный серьезный недостаток системы – безжалостная трамбовка мозгов в духе марксизма-ленинизма. И то, назвать это страшной бедой прямо сейчас нельзя: матерям, отцам и большей части педагогов мозги промыть не успели; дети, по крайней мере этого поколения, связь с реальностью не потеряют.

Есть лишь один неприятный нюанс: если все так неплохо, то как объяснить мое и стремление помогать именно советским, а не немецким, румынским или китайским детям?

Несмотря на все мои старания, молчание Маши не продлилось и пяти минут. Любопытство, или, что гораздо вернее, задание любимого наркома, пересилило обиду:

— За прошлые три года вы обеспечили великолепной техникой и учебными материалами двести сорок три школьных кабинета электротехники. Почему, почему именно электротехника?!

— "Quantum Fund" охотно бы профинансировал кружки изучения реальной истории вэкэпэбэ, — брезгливо поморщился я. — Не двести сорок три, а двадцать три тысячи. Да разве такое позволят? Вот на что радиодело нужный советскому хозяйству предмет, и то запретили. Там, — я выразительно ткнул пальцем вверх, в металл крыши автомобиля, лишенный ради экономии кожаной мерседесовской обивки, — прямо сказали, нечего поважать контру, ночи напролет слушающую "Российский национальный фронт" фашиста Ларионова.

— Так вы правда надеетесь внести сумятицу в мировоззрение школьников!

Молодец Маша! Сама, разве что с небольшой подсказкой, сумела вскрыть суть "мягкой силы", или второй слой маскировки, призванный скрыть необъяснимую симпатию немецкого мультимиллионера к России нового мира.

— Люблю делать простые добрые гадости, — подтвердил я Машину догадку. — Истина познается в сравнении. Даже у самого твердого ленинца появятся неудобные вопросы, если подаренная буржуями техника, на которой учился в школе, на порядок лучше заводской. [275] Борис Черток в 1945 году писал, что обычные заводские немецкие лаборатории битком набиты измерительным оборудованием, о котором в СССР мечтал любой НИИ, а кафедры университетов и вовсе ни разу не видели.

— Вы настоящий антикоммунист!

— Да, и горжусь этим. Наш фонд ненавидят в чека и Политбюро, нам регулярно срывают договора, то и дело отказывают в визах нашим инспекторам. Партактивисты на местах стыдливо сдирают шильдики, вымарывают из учебных пособий "вражеские" названия. Да вот беда, никак не находится иных дураков, готовых регулярно дарить вашей стране оборудование на суммы с квадратными нулями.

— Всего-то какая-то электротехника… — кажется, девушка сама удивилась истинности своей догадки. — Она правда так опасна для дела социализма?

— Еще как опасна! — согласно мотнул головой я. — Хотя знаете, Маша, есть вещи, куда более страшные для большевиков. Например, дифференциальное исчисление или общая теория электромагнитного поля.

— Правда?! — Машины глаза широко распахнулись от моего признания, и лишь позже, через бесконечные несколько секунд, в них сверкнула искра обидного понимания. — Ой!

Я скорчил ехидную буржуинскую рожицу, а она… вдруг всхлипнула, и совсем по-детски прикрыла ладонями полные слез обиды глаза.

Водитель злобно зазыркал в зеркальце заднего вида, все равно, утешать девушку я не собирался. Она, конечно, даже в плачущей форме более чем мила и очаровательна, да только здесь и сейчас она представитель капитально засевшего в моих печенках наркомата. Machen Sie sich erst einmal unbeliebt, dann werden Sie auch ernstgenommen, [276] Сначала заслужите нелюбовь, тогда вас начнут воспринимать серьезно. как частенько любит повторять в тесном кругу друзей и соратников рейхсканцлер Аденауэр. Пусть лучше Маша поскорее изольет обиду своему наркому, глядишь, мы сразу и поймем, можно с новым начальником иметь дело в будущем, или на должность для вида поставили тупого выдвиженца из селюков, а реальную венчурную филантропию в СССР следует организовывать через кого-нибудь другого.

При виде нового здания МЭИ мое сердце пропустило удар. Треугольный, украшенный массивной лепкой фронтон – мажорная стилизация под древнюю Грецию, высокий ряд выдвинутых вперед колонн, под ними – вливающаяся в широко распахнутые порталы дверей толпа веселых, нарядно одетых студентов. Черт побери, когда-то, в навсегда потерянном XXI веке, я был таким же как они! Стоял перед ГУКом УПИ, любовался на летних, открытых солнцу и взгляду девушек. Думал об он-лайн играх и мечтал о настоящей любви. Каких богов просить, чтоб вернуться туда хоть на минутку?!

— Нас ждут, герр Киргхмайер, — поторопила меня Маша холодным как руки чекиста голосом.

Наваждение ушло; а вот мечта рассыпаться осколками реальности отказалась.

Наркомовская секретарша, сменившая гнев на роль экскурсовода, старалась зря. В коридорах института меня не смогли тронуть за живое ни отделка стен живым мрамором, ни огромные хрустальные люстры, ни шикарный, навощенный до зеркального блеска паркет. Тяжеловесные, подчас неуклюжие и старомодные "завоевания социализма" бессильно меркли на фоне радостных лиц местных парней и девчат. Я, не сегодняшний, а тот, что остался в далеком старом мире, шел рядом с ними по коридорам МЭИ; более всего я боялся размазать об тухлый официоз чувство тайной, пронесенной через пропасть времени сопричастности.