Михаил Бобров - Ход кротом

— Оно и понятно, — прошептал капитан, — это нарочно так устроено. Скажите, в случае возможности… Я могу на вас полагаться?

Вениамин задумался. В самом-то деле, большевики ни подписку не потребовали, ни устным обещанием не заручились.

— Господин штабс-капитан, вы мне хоть как обстановку обрисуйте. Не буду я вслепую решать.

— Что тут решать, поручик! Драться надо! Иначе нас большевички запроторят на такую каторгу, что Нерчинск раем покажется. Эти… — штабс презрительно махнул рукой на попутчиков, — уже сдались. Вот увидите, через неделю или две они в красную армию запросятся.

— И что, их так вот запросто примут?

Штабс пожевал растрескавшимися губами:

— А что не принять? Война гражданская. Много людей на обеих сторонах отметились. Главное, где кормят.

Пользуясь тем, что возница — мобилизованый селянин — разговаривать не мешал, штабс-капитан начал рассказывать о ходе войны:

— Врангель заперт вокруг Канева. Он там окопался знатно, краснюки его так и не взяли. Улагай и Дикая Дивизия с остатками казаков Мамантова сидят южнее, в Кременчуге. Но вокруг Канева и Кременчуга повсюду «зеленые», это люди атамана Григорьева. Ходит слух, что самого Григорьева этот Махно зарубил, говорят — царскую дочь не поделили. Но все слухи, достоверного ничего. Я служил у Врангеля в шестом драгунском полку, григорьевскую мелочь мы гоняли в хвост и гриву. Месяц назад большевики взяли Киев. Только черт знает, как им это удалось. Опять же, поговаривают, что Махно предал Григорьева и сдал Киев краснопузым, и это сделали даже два месяца тому, под Рождество, а только сейчас объявили открыто… Словом, северная Украина теперь вся красная.

Капитан утер слезящиеся под ветром глаза, зевнул от холода, но все же продолжил рассказ, греясь одной беседой со свежим человеком:

— Последствия вышли те, что большевики подали помощь венгерскому восстанию. Ведь мадьяры еще по осени учредили у себя республику. Когда мы с Врангелем брали Одессу, как раз у них началось. Румынскому королю венгерская свобода под боком не понравилась. Король Михай уже почти сформировал экспедиционный корпус…

— Румынский экспедиционный корпус, — просмаковал Вениамин каждое слово. — Цыганская интербригада… Как звучит, а?

Штабс-капитан одобрительно подмигнул:

— Так и выглядит. Пока ромэ собрали все свои шали с лентами, пока начистили все колокольчики на сбруе — большевики призвали венгров, служивших в ихней красножопой армейке, да и загнали чохом в «ридну мадьярщину». Ведь после захвата красными Ровно и Тарнополя, между Украинской и Венгерской совдепиями появилась общая граница: от Мукачево и на Дебрецен.

Телега подпрыгнула. Вениамин поглядел в небо, представил себе карту. Штабс-капитан выдернул соломину из подстилки, пожевал, вздохнул:

— Признаюсь честно, буденновские рубаки уже почти догнали казачков, так что теперь цыганские освободители не управятся. И немцев уже не позвать на помощь, немцы сами теперь краснее земляники… Главный в мадьярской помощи Лайош Виннерман, а это черт изрядный. Один раз мы встретились под Белой Церковью, с преогромным трудом опрокинули его «красных гусар». И то, гнать и изрубить не удалось: бегущие краснюки завели нас под пулеметы. Научились у наших же казачков, будь они неладны. А второй раз, уже под самым Каневом, в Масловке, мадьяры нас раскатали, что господь утконоса. Там-то меня в плен и взяли…

Махнув рукой, капитан запечалился. Пропустив очередной обход, сплюнув как бы на дорогу, но вслед конвоиру, штабс-капитан поглядел в небо.

— Ах, поручик, что это была за битва! Подошли наши тяжелые пушки… Если вы и правда у Слащева служили, то их знаете.

— Как же, знаю. Морские двенадцатидюймовки «Арахна», «Тарантул» и «Ананси». Но, когда я валялся в госпитале… — подумав, огнеметчик решил про знакомство с красным командиром бепо «Мордор» не рассказывать, продолжил обтекаемо:

— … Слышал раскаты. Думаю, у красных нашлись не хуже?

— Не то слово. «Большевицко-жидовские бляди», Брянская Железнодорожная Бригада. Так ладно бы сами пушки. Но куда денешься, если у нас на всю армию после зимы три аэроплана, и те — собранные из лоскутьев «фарманы». А у большевиков на каждое орудие приходится собственный самолет-корректировщик. Да и радиотелеграфные аппараты прямо на огневых.

— Железнодорожный транспортер — здоровая штука, уж рацию-то поднимет.

— Понятное дело, поднимет. Но только где нам взять рацию? Большевикам немцы помогают, культурная нация, хоть и гунны. А нам кто? Англичане, сволочи, вовсе бросили. Глядя на них, и лягушатники нос воротят… Что же, наши пилоты посовещались и одного красного «Птерозавра» все же обрушили. Был такой пилот, Сашка Прокофьев. Одноногий, а какой храбрый! Он взлетел на своем «Фармане», да большевицкой сволочи прямо в лоб и влепился…

Скрипели колеса. Возница-селянин, видать, и дышать позабыл, слушая капитанову повесть. Пахло мокрой землей, сеном и немытым телом: Вениамина в госпитале хоть раз в неделю, но мыли, штабс-капитана же в Чека только били.

Офицер лязгнул уцелевшими зубами:

— Нужды нет: уже назавтра большевички прислали пару новых аппаратов. У нас тоже два самолета, но наши-то последние, а у этих за спиной еще черт знает, сколько. Что поделаешь, приказ: наши атакуют в лоб, это единственное место, где у «Птерозавра» пулеметы не торчат. Но у большевиков спустился со стороны солнца еще аэроплан-истребитель. Корректировщики, выходит, приманкой оказались. А у него в борту пулеметов, сколько я на фронте не видал! И пулеметы немецкие, выдуманные нарочно для цеппелинов. Легонькие, смазка не замерзает, не клинит их на высоте… Эх, да что тут говорить! Все мы снизу видели: как летели наши, как горели, как падали…

Капитан сплюнул. Венька промолчал. Рассказывать о глупом геройстве на «пулеметен-штрассе» тут не хотелось. Проехали еще немного по раскисшему на весеннем солнышке шляху, озирая покосившиеся хаты под сгнившими за зиму камышовыми крышами, голые костяки деревьев.

Конвоир, видя, что пленные не сговариваются бежать, прошел далее вдоль цепочки телег. Подождав, пока краснюк удалится, капитан продолжил:

— В общем, контрбатарейную борьбу мы продули. У нас на пушку больше, но куда стрелять? И отдали приказ уже не беречь снаряды — опоздали. Разбили наши установки. Красная сволота дошла до того, что садила фугасами даже по полку, вставшему на бивак. Самолет сверху видит все! Один снаряд в центр лагеря — и полк небоеспособен. Убитых, вроде бы, и немного — но все лошади разбежались, иные от страху передохли. Полевые кухни опрокинуты, еда вытекла на землю. Солдаты через одного ушами кровоточат, команд никто не слышит. Кони все напуганые, не подходи, чуть повод ухватил — он свечку, да тебя же зубами, копытами. Повозки с патронами тащить нечем. Пока все соберешь, пока выправишь — буденновцы уже налетают с шашками. Любили они это дело: без выстрела втихую подойти, да с криками в сабли. А отгонишь — они тебя на тачанки как раз и наведут. Мы вот с эскадроном так погнались, попали в мешок. Правда, что я им недешево дался, — капитан потрогал выжженые на плечах звездочки с заметной гордостью.