Николай Эдельман - Звездный час [litres]

– Ба! А вот и встретит!.. Су… сударыня, я в восхищении! Рюмку коньяку?

Лиза молча шарахнулась от его растопыренных рук и ударилась грудью обо что-то твердое. Увидела прямо перед собой пластрон, отливавшие шелком лацканы фрака, светлое пятно гардении в петлице. Лиза подняла глаза, и сквозь прорези черной маски в нее стрельнул взгляд, еще утром засевший занозой в глубинах сознания! А в этом взгляде читалась готовность мигом свернуть ей шею тем же манером, жертвой которого стал несчастный Костанжогло.

– Не вы ли оборонили, сударыня? – сказал Бондаренко, протягивая ей потерянную туфлю. – Примерьте – на вашу ногу?

И при звуках его голоса что-то, терзавшее Лизу с минуты первой встречи, наконец обрело форму, взорвавшись в мозгу ослепительной вспышкой, осветившей все дальние закоулки памяти, в которые она не осмеливалась заглядывать долгие годы. На миг у Лизы перехватило дыхание и земля ушла из-под ног.

Только что гремевший фокстрот оборвался, словно в мире не осталось ничего – лишь этот немигающий взгляд, настигший ее много лет спустя. Она была совсем крохой, когда ее родителей увели из их имения в уездную чрезвычайку, откуда они уже не вернулись. Лиза не запомнила почти ничего, но эти блеклые глаза на бескровном лице главного комиссара в черной кожанке часто виделись ей в детских кошмарах, когда она кричала по ночам и долго плакала в подушку, стараясь не засыпать, чтобы мучительное наваждение не явилось снова.

Каким образом этот призрак из кровавых и жестоких времен очутился здесь, в пресыщенном, разгульном Крыму? Что он делал все эти годы, как сумел скрыть свое большевистское прошлое? И знает ли он сам, кто она такая? Наверняка знает – ведь ни имя, ни фамилию она с тех пор не меняла. Хотя помнит ли он этот случайный эпизод из своей жизни?

Бог весть сколько людей он пустил в расход в ту лихую пору! В этой шеренге мучеников наверняка затерялись двое интеллигентов, имевших несчастье родиться господами и выданных своими же крестьянами, ради которых они сидели в сельской глуши, пытаясь внушить им зачатки культуры и разумного жизненного обустройства…

Надо что-то делать, но что?! Как погасить блеск этих глаз, пронзающих ей зрачки холодными иглами? А в груди уже что-то сгущалось, что-то надвигалось на нее опасным и грозным знанием, и неожиданно для нее самой у Лизы вырвалось:

– Добрый вечер, господин Берзинь! Или, может быть, товарищ?

Откуда, из каких глубин всплыло это имя? Неужели она знала его с тех самых пор? Вряд ли – с какой стати кто бы стал в тот день сообщать ей, малышке, испуганно жмущейся к взрослым, как зовут страшного человека, вместе с которым в их дом пришла беда? Нет, верно, ей запомнились разговоры с братом, когда они, двое сирот, украдкой шептались по углам в детдоме, и Боба, сжимая детские кулачки, твердил сестренке: «Я на этого упыря на допросах насмотрелся и теперь вовек не забуду! Я его достану из-под земли, он мне заплатит за папу с мамой!»

– Это наш танец, сударыня, – сказал Бондаренко, когда недолгая, но грозившая стать вечностью пауза была сметена первыми тактами танго. Оркестр заиграл «Брызги шампанского».

Лучшей музыки Бондаренко не мог бы отыскать. Эта мелодия, издавна знакомая Лизе, имела над ней почти магнетическую власть, и, даже если бы не продиравший дрожью взгляд бывшего комиссара, она все равно не смогла бы отклонить приглашение.

Покорно вложив ладонь в протянутую ей руку, она сама не помнила, как очутилась в центре опустевшего пространства, где партнер тут же завертел ее, как песчинку, подхваченную бурным потоком. Вдруг отбросил от себя, но не отпускал, как будто что-то связало их навечно, и, застыв на миг в эффектной паузе, она безвольной куклой снова падала в его объятия, ложась спиной ему на грудь. Исчезло все, кроме звуков оркестра, игравшего по-новому, с каким-то неожиданным бравурным надрывом. Музыка взлетала к небесам на кончиках смычков, выводивших прихотливо заверченные рулады, затем милосердно растекалась душещипательным минором, но под всхлипы аккордеона вновь вспухала пышными бумажными цветами, швыряя ее то вверх, на волнах экстаза, от которого вставали дыбом волосы под париком, то вниз, в непроглядную пучину этих глаз, сверкавших перед ней мертвенным светом, и щемящий мотив танго, наполнявший грудь томительной горечью, мог лишь приглушить, но не отвратить кошмар падения.

Под эту песню о страсти и сладостной тоске, написанную словно для них двоих – для самой красивой женщины и самого страшного мужчины на свете, – она заученно исполняла фигуры танца, а может быть, они оба подчинялись диктату музыки. Казалось, само плетение звуков приглашало к этим каминадам, сакадам и баридам, которые пришелец из грозного прошлого проделывал с безупречным мастерством. Считая про себя, сколько тактов осталось выстоять до момента, когда танец, кончившись, позволит ей отдаться милосердной пустоте обморока, Лиза отметила все же, что ей достался отличный партнер! Где он обучился этому искусству и какими еще сюрпризами может удивить несчастную женщину, чью жизнь, уже однажды им перечеркнутую, готов перечеркнуть еще раз?

Шагая с ним в ногу в маршевом темпе, она промолвила:

– Превосходный оркестр! Где вы его отыскали?

– Лично приглашал! – похвалился хозяин. – И не отказал никто, пришли все! Знаете, кто дирижер? Эдди Рознер!

– Неплохо! Вы бы еще Гленна Миллера позвали!

– Будет вам и Гленн Миллер! Лично для вас из Америки выпишу!

Она промурлыкала с вкрадчивой лестью в голосе:

– Для латышского стрелка вы удивительно любезны!

– А вы, сударыня, – ощерился тот, – удивительно отважны, если не сказать – безрассудны!

– Во мне безрассудства не больше, чем в бывшем чекисте, водящем дружбу с монархистами! – улыбнулась Лиза, маняще отстраняясь. – Придут ли они в восторг, узнав этот факт вашей биографии?

Ведомая партнером в мулинете, она заметила словно выхваченные в безликой толпе лучом прожектора домино Зинаиды, тарзанью шкуру Левандовского, пиратский камзол Барсова и, следуя изысканному рисунку танца, проделала несколько вычурных восьмерок, завершая их изящными болео. Публика разразилась аплодисментами.

Хозяин бала властно привлек ее к себе и негромко сказал ей прямо в лицо:

– Сударыня, вам самой не поздоровится, попадись вы сейчас к ним в руки!

– Сама я к ним, конечно, не пойду, – томно прошептала Лиза, повиснув на его твердой руке, сквозь шелк платья обжигавшей ее пылающее тело морозом, – но у меня приняты меры! Если я не вернусь с этого бала завтра, то Ялту будет ждать сенсация! – и, почти прижимаясь щекой к его щеке, изуродованной кривым шрамом, еле слышно выдохнула: – И не надейтесь на то, что я блефую!