Николай Эдельман - Звездный час [litres]

– Гутен морген, фройляйн!

Из низкорослого леска вышел, добродушно улыбаясь, высокий молодой немец – натуральный тевтон, кровь с молоком. Ни в его жизнерадостном лице, ни в движениях, ни в тоне голоса не было заметно никакой враждебности или настороженности, да и чего ему опасаться, если все идет отлично? Он уцелел – не сгорел в подбитом самолете, не разбился о скалы, не сломал ногу, приземляясь в лесу, – одним словом, не операция, а воскресная прогулка, никакого сравнения с критской резней. Справиться с русскими дикарями оказалось парой пустяков, сейчас они выполнят задание – и домой… В небе светит солнце, но в тяжелом комбинезоне не жарко: утренний ветерок обдувает, а что от своих отбился – ничего, скоро нагонит, зато вот хорошенькая туземка встретилась, можно с ней полюбезничать…

Одобрительно скользнув глазами по фигуре Лизы и задержав взгляд на ее груди с соблазнительной ложбинкой, заманчиво уходившей под кромку ткани, он подошел к машине и спросил:

– Гибт’с проблеме, фройляйн?

Лиза, изображая беспомощную дурочку, ткнула пальцем в пробоину на крыле автомобиля, затем неопределенным жестом охватила окружающую местность и небосвод.

– Флюгцойг – шиссен! – кое-как объяснила она, разом перезабыв все глагольные спряжения.

– Зо-зо!.. – поцокал языком немец, открывая капот.

Причину аварии, в отличие от Лизы, он обнаружил сразу же, немедленно указав ей на пробитый маслопровод, а затем вытащил и продемонстрировал сухой масляный щуп.

– Оль – нихтс! – объяснил он, снисходя до ее языкового уровня. – Кайн оль – капут мотор, капут цилиндер!

Он с грохотом опустил боковину капота, щуп просто-напросто бросив себе под ноги, а затем, еще раз смерив Лизу взглядом, ухмыльнулся, осклабился: «Золх гроссес ауто фюр золх кляйнес фройляйн!» – и, не удержавшись, позволил себе вольность: облапил маленькую фрейлейн, стиснул в медвежьих объятиях, огромной ладонью пару раз похлопав ее по заднице, но тут же выпустил и покровительственно засмеялся, чувствуя себя джентльменом, наследником рыцарских традиций: не бойся, не обижу, я здесь только временно, а вот вернемся насовсем, тогда посмотрим…

Шарахнув башмаком по крылу издохшего от смертельной раны «паккарда», он развел руками:

– Нихтс цу махен. Шаде!

Неизвестно, о чем он сожалел – о том ли, что не удалось помочь барышне, или о том, что придется и дальше топать пешком, а может, еще и о том, что не время и не место охмурить и оприходовать подвернувшуюся бабенку – вон какие в этом американском драндулете сиденья, прямо-таки диваны!..

– Ауфидерзеен, фройляйн! – напоследок помахал он рукой и зашагал в сторону поселка.

Лиза же после его ухода задумалась над тем, что не помешало бы разжиться чем-нибудь для самообороны. С немцами ей, положим, все равно не справиться, но мало ли какая шваль или мародеры могут встретиться там, где идут боевые действия! Постойте, ведь в машине должна лежать трость Бондаренко! Точно – вот она, на полу под приборной доской. Лиза изучила трость, взяв ее в руки. Кнопка, высвобождающая лезвие, отыскалась в набалдашнике, сделанном в форме львиной головы, – Лиза, вздрогнув, чуть не выронила трость, когда нажала на язык льва, высунутый из пасти, и скрытая пружина моментально выбросила наружу клинок, сверкнувший солнечным бликом.

Лиза не без труда загнала клинок обратно в трость, уперев острие в подножку машины. Теперь бы еще придумать, как приспособить это оружие к делу. Не тащить же трость с собой – это и нелепо, и подозрительно, и Бондаренко, если поймает беглянку, мигом отнимет… Вертя трость в руках, Лиза размышляла о том, как бы извлечь из нее стальное жало – его-то можно спрятать где-нибудь в одежде. Но она не знала, как разломать трость, опасаясь покалечиться о пружину – наверняка очень мощную.

Ее размышления прервал гудок. Напротив нее стоял дряхлый, раздолбанный открытый «форд» на колесах с проволочными спицами, а с водительского места ей улыбался давешний немец, вероятно реквизировавший машину в поселке или просто угнавший ее: эту развалюху не составляло труда завести простым гвоздем.

– Фройляйн, комм хер! – окликнул он Лизу. – Немей зи плятц! – и, поскольку фрейлейн не торопилась, нетерпеливо прикрикнул: – Шнеллер!

Не дожидаясь, пока окрик подействует на непонятливую барышню, он выскочил из машины с намерением схватить Лизу за руку, но увидел у нее трость и спросил заинтересованно:

– Ист эс ир? – что означало – «ваше?».

– Найн, найн! – поспешно открестилась Лиза, будто ее уличили в чем-то постыдном или подсудном, и пояснила: – Нашла тут, у дороги.

Немец отобрал у нее трость, осмотрел ее, взвесил в руке, сказал удовлетворенно: «Шёнэс цойг!» – и зашвырнул трофей на заднее сиденье, объяснив: «Цум ан денкен!» Затем, приобняв Лизу за талию, подтолкнул ее к машине. И лишь когда Лиза уже сидела рядом с ним, выяснилось, что бравый ариец не просто захотел оказать услугу застрявшей на дороге дамочке. Едва древний фордик стронулся с места, немец стал выяснять у пассажирки, где находится гора Кошка.

Сразу же услышав знакомое слово, Лиза, однако, сперва лишь переспрашивала: «Вас?», и лишь на третий или четвертый раз ее лицо осветилось улыбкой понимания: «Ах, Катцберг!» И тут же она уверенно указала налево, в сторону Байдарских Ворот: «Дортхин!»

Не собиралась она везти тевтона на встречу с его сотоварищами – тем более что с ними, скорее всего, находился и Бондаренко. На перевале же, глядишь, удастся найти своих – наверняка ведь там выставили заставу после всех ночных событий! А если Лизу уличат в обмане – то что с нее взять? Она – топографическая кретинка, на местности не ориентируется и вообще вопроса не поняла.

Удовлетворенный немец кивнул: «Гут», извлек пачку сигарет и предложил Лизе:

– Раухен зи?

– Найн! – помотала головой Лиза.

– Ви зи вюншен, – сказал тот и задымил сигаретой.

Лиза надеялась, что на этом общение с немцем закончилось, однако тот оказался разговорчивый. Не прошло и пяти минут, как он уже спрашивал у пассажирки, указывая на ее бальное платье:

– Вас, танцен ди нахт хиндурх?

– Йа, – кивнула Лиза, понимая, что он не отвяжется. Как же, танцы всю ночь напролет! Нечего сказать, те еще были танцы!..

– Гут, – хмыкнул тот и подмигнул: – Танцен ист гут: шёне медхен, умармунген, кюссхен…

Так-так. Красивые девушки, объятия, поцелуи. Чем дальше, тем меньше ей нравился этот игривый тон. Немец, однако, не отставал.

– Ви хайсен зи? – пожелал он знать, как ее зовут, и, поясняя вопрос, представился сам: – Их бин Хельмут.

– Элизабет, – неохотно ответила Лиза.

– О-о, Лизхен! Вундербар! – пришел в восторг немец, точно приобрел в ее лице еще один сувенир. – Их хаб айне кляйне швестер, Лизхен, – сообщил он, показывая правой рукой рост своей младшей сестренки, а затем его ладонь по-хозяйски легла на колено пассажирки, но, впрочем, надолго там не задержалась: на крутом повороте пришлось переключить передачу. Лиза же тем временем незаметно отодвинулась и прикрыла колени руками. Немцу это не слишком испортило настроение, его явно начинало беспокоить другое – они проезжали километр за километром, а никого из своих не попадалось. Хельмут все подозрительнее посматривал на попутчицу, а та изо всех сил демонстрировала полную безмятежность. Наконец короткий туннель вывел машину к Воскресенской церкви, красиво возвышавшейся над отвесным утесом, и дорога резко пошла на подъем, к Байдарским Воротам. Тут немец не выдержал. Не переставая рулить, он обернулся к Лизе и гневно вопросил: