Николай Эдельман - Звездный час [litres]

И все же, когда над краем обрыва показались сперва руки шпиона, а затем и его лицо, Левандовский замахнулся, метясь рукояткой пистолета ему по черепу. Бондаренко попытался схватить его за руку, но безуспешно.

Лиза, освободившись, перегнулась через край, чтобы увидеть его падение. Но шпион был ловок. Уцепившись за хлипкий кустик, росший на небольшом уступе чуть ниже кромки утеса, он висел над пропастью и извивался всем телом, стараясь дотянуться до более надежной опоры. Левандовский примеривался, не получится ли достать до него ногой.

– Нет! – остановила его Лиза. – Он и вас туда утащит! Оставьте его, он сам свалится!

Бондаренко, одной рукой перехватившись понадежнее, второй шарил у себя во внутреннем кармане. Когда эта рука вновь вылезла наружу, в ней был зажат знакомый красный конверт. Кустик поддавался под пальцами шпиона, не выдержив его веса.

– Возьмите, Лиза! – просипел Бондаренко, протягивая ей конверт. – Это вам прощальный подарок…

Лиза, не в силах справиться с искушением, дернулась в его сторону. Левандовский резко оттолкнул ее. Лежа на животе, он сам потянулся за конвертом. Лиза следила за ним, заламывая руки и надеясь на то, что летчик достанет конверт, и страстно мечтая, чтобы этого не случилось. Когда пальцы Левандовского прикоснулись к конверту, Бондаренко совершил немыслимый рывок и схватил его за запястье. Левандовский дергался, стараясь стряхнуть с себя руку шпиона, ногтями вонзившуюся ему в кожу, но конверта не выпускал.

– Что, полковник? – задыхался Бондаренко, скалясь ему в лицо. – Встретимся в аду? Говорят, там холодно, как на полюсе, – вам не привыкать!

– Вам-то я кипящий котел гарантирую! – ответил Левандовский.

Он чуть-чуть отполз от края обрыва и, больше не опасаясь падения, второй рукой стал отрывать пальцы шпиона от своего запястья. Те ухватились за него стальными тисками, но наконец руки Бондаренко заскользили по кисти летчика. В последней попытке остановить падение одна из них зацепилась скрюченными пальцами за край конверта, разодрала его на всю длину, и, лишившись последней опоры, шпион с глухим криком полетел вниз.

Вслед за ним из разорванного конверта посыпались дождем фотографии. Некстати налетевший порыв ветра подхватил их, разметал, а одну опустил прямо перед носом Левандовского.

– Господи, нет, Господи, прошу тебя, молю, не надо, Господи, не надо!.. – бессвязно, как заклинание, шептала Лиза, бессильно глядя, как Левандовский медленно подбирает снимок – самый главный, с ножницами и трупом Жоржа – и впивается в него глазами.

Не дожидаясь, пока летчик обернется и устремит на нее недоуменный, вопрошающий взгляд, полный желания знать правду и заранее ей ужасающийся, Лиза вскочила и бросилась прочь. С трудом удерживая в себе то, что так долго копилось и теперь рвалось наружу, она рухнула за руль машины и кое-как стронулась с места, не попадая рычагом передач на нужную скорость, но едва выкатила на дорогу, как та пропала за пеленой слез, хлынувших из ее глаз.

Остановить этот потоп она не смогла бы при всем своем желании. Захлебываясь рыданиями, она то давила на газ, то бросала его и падала головой на руль. Машина виляла с полосы на полосу, не слетая с шоссе лишь каким-то чудом, но Лизе до этого не было дела – мир в щели лобового стекла отделился и расплылся, став нереальным, как при транспарантной съемке. Вроде бы и влаги в теле не могло быть так много, но всякий раз, когда казалось, что слезы иссякают, внутри снова что-то подпирало, и они с новой силой безудержно струились по ее щекам.

Машина, едва ли не собственной волей выбирая путь, свернула с шоссе на боковую дорогу, ведущую куда-то вниз. Перегревшийся мотор заглох. Лиза тупо гоняла стартер, но тот лишь бесполезно верещал, а затем, истратив весь заряд в батарее, затих совсем. Неуправляемый автомобиль ткнулся изувеченным носом в кривой ствол иудиного дерева и застыл…

Уже и слезы давно кончились, а Лиза все сидела за рулем, и ее тело сотрясали конвульсии сухих всхлипов.

Проезжавший мимо старик татарин подобрал Лизу, приняв ее за жертву аварии, и усадил на свою арбу. Ночной взрыв, вторжение, воздушный бой – все это существовало для него в другом мире, не там, где каждый день своим горбом приходилось добывать хлеб насущный. Он выдал Лизе какое-то тряпье прикрыть голые плечи, и флегматичный ишачок потащил скрипящую повозку по узким прибрежным проселкам.

Татарин высадил Лизу на окраине Симеиза и уехал.

Лиза осталась одна. Зачем ее привезли сюда, что ей делать здесь или где-либо еще, она не представляла, но надо было куда-то идти, чтобы не стоять на месте, – и она пошла знакомой, десятки раз хоженной дорогой, оставляя за спиной Кошку с ее отвесными скалами, служившими молодежи для упражнений в альпинизме.

Точно не решаясь ее беспокоить, все было тихое, застывшее, неживое – совсем как у нее в душе, и она не удивлялась окружавшей ее пустоте – наоборот, была лишь рада тому, что никто не видит ее босых ног и наряда, истрепанного до полной непристойности. И лишь по мере приближения к дому ею начала овладевать тревога.

Куда делись люди?! Поселок словно бы совершенно вымер – ни звука, ни движения. Мальцовские особняки стояли угрюмыми замками, как бастионы, покинутые стражами. Как будто бы даже цикады притихли, напуганные гнетущим безмолвием. Вдруг немцы не только высадили десант, но и сбросили на побережье бомбы с газами?!! Да нет, попыталась успокоить себя Лиза. Зачем бы это им было нужно – своих же десантников потравить? И потом, тогда бы кругом лежали трупы – но на улице Лизе не попалось никого, ни живых, ни мертвых.

Лишь из приоткрытой двери соседней с ее домом лавочки, которую содержал господин Спендиаров, неслись звуки радио, растворяясь в воздухе наливавшегося зноем дня. Лиза, проходя мимо, прислушалась – может, новости передают? – однако не услышала ничего, кроме какого-то биг-бенда, в одиночку отдувавшегося за весь онемевший – то ли сбежавший, то ли притаившийся за запертыми дверями и зашторенными окнами – поселок.

Такими же непроницаемыми были окна виллы «Ксения», погруженной в могильную тишину. Уже всерьез охваченная нехорошими предчувствиями, Лиза долго трезвонила и стучала в запертую дверь. Никто не открывал, и Лиза, отчаявшись, хотела было идти к Спендиарову, но тут раздался лязг засова.

В дверном проеме стояла Дуся и оцепенело таращила на молодую хозяйку глаза. В ее ошарашенном лице Лиза как в зеркале видела свое отражение: вся в синяках и царапинах, с разводами слез на грязных щеках, вместо платья – драные лохмотья. Наконец Дусю покинул столбняк, и она ошалело воскликнула:

– Лизавета Дмитриевна!

– Ты что не открываешь? – устало спросила Лиза и сама затворила дверь, отсекая от себя необычайно суровый голос, полившийся было из лавчонки: «Внимание! Внимание! Работают все радиостанции республики…» – Куда все делись? Где Боба, где тетя Клава? – осведомилась она, проходя в гостиную.