Николай Эдельман - Звездный час [litres]

– Ой, Лизавета Дмитриевна, тут такое было! – затараторила Дуся, захлебываясь словами. – Боже ж ты мой! Мы уж думали – море загорелось, так все сверкало и полыхало, и светло было, как днем! Народ в одном исподнем прямо из окон сигал! Никто уж не чаял в живых остаться, все решили – светопреставление началось. Говорили – не то комета с неба упала, не то земная ось поломалась, вот солнце и вылезло, когда ему не положено! А едва все стихло да потухло, за Клавдией Петровной и Борисом приехали из Особого отделения. Прямо среди ночи их уволокли, да еще обыск устроили. Так они и не воротились до сих пор. А с утра тут опять ужасти начались!..

– Какие еще ужасти? Немцы, что ли, побывали?

– Нет, упаси боже! – Дуся даже отшатнулась от хозяйки и поспешно перекрестилась. – А вот там, наверху, так палили! Ажно стекла трещали. У нас-то все тихо было. Заходили только двое военных, требовали профессора. Дак откуда ему взяться, если он еще ночью уехал? Ан нет – не поверили, весь дом еще раз перевернули! И говорили как-то не по-нашему, с таким, знаете, выговором…

– Ох, Дуся, так это небось и были немцы, переодетые нашими. И как они тебя не тронули, вот что странно…

– А вы, Лизавета Дмитриевна, их видели? Люди говорят – они прямо с неба спустились, на зонтиках. Это они вас так? А у нас-то что было! – спешила выговориться Дуся, мигом забывая про свои расспросы. – Лично господин Папахин приходил, из Особого отделения.

И строго-настрого они велели, Лизавета Дмитриевна, как вы объявитесь, чтобы тоже сразу к ним, в Ялту, отправлялись. Прямо так и сказали: мол, как Лизавета Дмитриевна придет, тут же нам звони и оповести, а если не позвонишь, мы тебя под монастырь подведем!

При известии о том, что ее требуют в Особое отделение, у Лизы лишь что-то шевельнулось глубоко в груди.

– В Ялту! – утомленно возмутилась она. – Да как же я попаду в Ялту? Немцы ведь повсюду! Если я этим господам нужна, пусть сами приезжают!

– Да вы, может, по морю, Лизавета Дмитриевна, – уговаривала Дуся. – Что ж немцы – на своих зонтиках и по морю плавать могут? А то, ей-богу, придется мне самой им звонить, а они там еще решат, что вы что-то скрываете, раз сами приехать не желаете. На Клавдию-то Петровну как пить дать напраслину возвели, и теперь ее вызволять надо! Вступитесь там за нее, вас все знают, вам поверят!

– Вызволю я ее, как же! – горько промолвила Лиза. – Только вконец все испорчу! И не волнуйся ты так за нее, еще неизвестно, кто там кого допрашивает…

Но, в сущности, на этом ее воля к сопротивлению иссякла. Какая теперь разница, что будет с ней, с тетей Клавой, со всеми остальными?.. И не хватало еще, чтобы ее выдала собственная горничная! И Лиза сказала примирительно:

– Ладно, Дуся, не нервничай, поеду. Только не выталкивай меня из дома, дай хоть вымыться и переодеться.

– Сейчас, Лизавета Дмитриевна, сейчас! – засуетилась Дуся. – Обождите малость, я воду поставлю греться!

Она убежала включать колонку. Лиза раздвинула шторы, которые так любила задергивать тетя, и распахнула окно. В сумраке ей стало зябко, будто большому дому без обитателей даже жарким летом не хватало тепла. В тишине долбили слух гулким тиканьем ходики.

Лиза заглянула в зеркало, убедившись, что напугала горничную, пожалуй, даже сильнее, чем сама себе представляла. Из зеркала на нее уставилось настоящее пугало, пленница абреков, только что извлеченная из зиндана. Она не узнала саму себя: щеки ввалились, делая ее похожей на Марлен Дитрих, волосы потеряли знаменитый золотистый оттенок, превратившись в свалявшуюся пыльную паклю. Уголки рта были скорбно повернуты вниз, запавшие глаза лишились прежнего теплого света, и теперь в них остался лишь какой-то жесткий блеск; на лбу и вокруг глаз пролегли заметные морщинки, сразу состарившие ее на десяток лет; и еще удивительно, что после этой кошмарной ночи она не попала прямиком в желтый дом, где одним психоанализом дело не обошлось бы – как минимум потребовались бы душ Шарко и электрошок. Хорошо хоть, что седины в волосах, вопреки опасениям, вроде бы не появилось…

Убивая время, Лиза подняла растрепанный томик Агаты Кристи, упавший с кресла, где его забыла тетка, полистала и снова уронила на кресло. Начала было расставлять на каминной полке бесцеремонно сдвинутые чьей-то рукой и опрокинутые безделушки: галантные мейсенские парочки и балерин, высушенных морских звезд, склеенного из ракушек краба, – и бросила это дело. Прошлась взад-вперед, ногами отшвыривая с пути и переворачивая высыпавшиеся из семейного фотоальбома снимки, на которых мелькали знакомые лица: она сама – пятилетняя, сразу же после того, как ее разыскали в сиротском приюте, остриженный под ноль заморыш с глазищами-блюдцами на исхудавшем лице; она же чуть постарше – на подмосковной даче, в платьице с оборочками; опять она, на открытке из серии «Звезды русского экрана»; Боба в кепке и с засученными рукавами, рядом с какой-то причудливой машиной. Но чаще всего на снимках встречался Аркадий Аристархович – со шведским королем, вручающим ему Нобелевскую премию; в облике почетного доктора Кембриджского университета, в мантии и со шпагой; с Резерфордом, похожим на моржа; в лаборатории со своими учениками, среди циферблатов и блестящих железяк – из-за чьего-то плеча выглядывал взъерошенный Зенкевич; с тетей Клавой где-то в Англии, у деревенской таверны, на фоне стены, сплошь заросшей плющом; с ней же, на свадебной фотографии, где молодая Клавдия Петровна, строгая красавица в атласном платье с фатой, волочащейся по полу, держала под руку своего избранника, щеголеватого студента с нафабренными усиками… Потом она скользнула взглядом по витому шнуру от шторы, прикинула, прочна ли массивная люстра под потолком… Кажется, лишь это она еще вольна сделать, чтобы не быть песчинкой в водовороте, который несет ее куда угодно, но только не туда, куда бы она сама хотела. Но не странно ли, что из игры под названием «жизнь» существует лишь один выход? И не странно ли, что, пытаясь выйти из игры, ты все равно становишься побежденным – а может, на самом деле победителем? Не служит ли эта хитрость ниточкой, потянув за которую можно узнать смысл всего, что было, есть и будет, получить ответ на вопрос, почему она родилась на свет именно в тот день и в тот час, почему живет в этой стране и в этом теле, смотрит на мир этими глазами, ощущает себя тем, кто она есть, а не мужчиной, женщиной или ребенком из какой-либо иной части света и эпохи, а главное, чем заслужила все то, что обрушилось на нее за последние сутки?

– Вода готова, Лизавета Дмитриевна! – позвала Дуся.

Содрав с Лизы остатки платья, горничная запихнула ее в горячую ванну и принялась скрести мочалкой.

– Батюшки мои, – охала она при виде ушибов и кровоподтеков на теле хозяйки, – да на вас места живого нет! Матерь-заступница, пресвятая Богородица, что ж эти изверги с вами вытворяли!