Николай Эдельман - Звездный час [litres]

Он сам повел ее умываться в туалет. Лиза не возражала – больше всего сейчас ей было страшно остаться одной. Разгром в магазине, к счастью, не коснулся туалета, и вода там шла. Холмский сам же открыл кран, подтолкнул Лизу к раковине, но, когда она, намочив ладонь, вяло провела ею по щеке, прикрикнул: – Давайте же! – и, кажется, даже шлепнул ее по мягкому.

Надавив коленом, он прижал Лизу животом к раковине, заставил наклониться над краном и принялся оттирать ей лицо, больно задевая за разбитую губу.

– Вытритесь! – выдал он ей полотенце. – Шевелитесь же, пока мародеры не нагрянули!

Вернувшись с ней в магазин, он нашел на стеллаже сорочку, одним движением разорвал упаковку и стал одевать Лизу, приказывая: «Руку! Другую руку!» Лиза почти не помогала ему, не понимая, что все это значит. К чему весь этот маскарад? Выходит, ее не в Особое отделение ведут?

Сорочка повисла на Лизе мешком, ладони тонули в глубине рукавов.

– Ладно, сойдет… – проворчал Холмский, оглядываясь в поисках брюк.

Роясь среди поваленных стоек, он приговаривал:

– Очень кстати, что хозяин немец был и на него нашлись патриоты… Тут бы еще кое-кого погромить надо, ну да ничего, до всех дело дойдет… А между прочим, что это такое про вас говорят, будто вы тоже германских кровей?

Ну да, еще и матрона обвиняла ее в этом же…

– Не знаю, кто этот вздор выдумал! – буркнула Лиза себе под нос. – Дед моей матери был немцем, и то еще неизвестно, из какой веры он в православие перешел – может, из лютеранской, а может, из иудейской…

– Жаль… – произнес Холмский. – А я-то надеялся, что вы выйдете замуж и родите чистокровных русских детей.

Лиза вспомнила его разговоры про здоровый славянский элемент.

– Вы меня для этого и спасли? – спросила она.

– Я спас вас, потому что вы ни в чем не виноваты, – сухо сказал Холмский. – И вы нужны стране живая.

Он усадил Лизу на стул и взял за ногу, чтобы вдеть ее в штанину брюк.

– Нельзя, чтобы таких красивых женщин убивали! – продолжил он. – Это противно природе и здравому смыслу! Не лезьте в эту кашу, живите себе мирно, а убивать друг друга предоставьте нам, мужчинам… Так, вторую ногу… Никогда бы не подумал, – сообщил он, – что буду вас одевать, а не раздевать…

Концы штанин пришлось подвернуть, чтобы они не волочились по земле. Потом Холмский туго перепоясал Лизу ремнем, поверх сорочки надел на нее куртку, которая была ей почти впору, бросил к ее ногам штиблеты, найденные в соседнем отделе. Затем, снова делая Лизе больно, заплел в тугой узел волосы на затылке и нахлобучил сверху кепку, надвинув Лизе почти на самые глаза. Под конец выдал ей нарукавную повязку, какие носили патрули.

– Ну все, теперь мы с вами городское ополчение, – объяснил Холмский.

– У меня же оружия нет, – сказала Лиза.

– На всех оружия все равно не хватило. Кто с оружием, почти все немцев ловят. Сюда горных егерей вызывать надо, а Дурново, того и гляди, этих бедолаг с двустволками пошлет лес прочесывать! Старый казнокрад совсем сбрендил… А вы в такой момент вздумали в город являться!

– И куда мы теперь? – спросила Лиза.

– Отведу вас в «Ореанду», к Шахматовой, – ответил Холмский. – Там и придумаем, как с вами дальше быть.

– Но… – промолвила было Лиза и прикусила язык: если Холмский знает про заговор, то ему виднее, что делать, а если не знает, то и пусть не знает. – Она никуда не уехала?

– Нет, кажется. С утра здесь была. Пока никто не знал, где немцы и сколько их, все по домам сидели и только сейчас побежали.

– А мои родные? – Лиза вдруг вспомнила, зачем она вообще отправилась в Ялту. – Где они, что с ними?

– Ваша тетя и брат временно задержаны, – Холмский чуть усмехнулся, – для их же безопасности.

– Никакой Шахматовой! – заявила Лиза. – Я иду в Особое отделение!

Холмский ткнул пальцем в ее вспухшую губу:

– Вам этого мало? Еще хотите получить? Вы, видно, воображаете, что станете героиней громкого процесса, ловкие адвокаты разоблачат все наветы в ваш адрес, восторженная публика вынесет вас из зала суда на руках, зло будет наказано, а справедливость восторжествует! Я натурально понимаю, что вы, как всякий артист, жаждете внимания аудитории, но не рассчитывайте, что это будет ваш звездный час! Все, что вам светит, – гарантированный расстрел в двадцать четыре часа, если раньше вас не найдут повесившейся в камере! Думаете, господин Папахин, – назвал он имя заместителя Ужова, – начнет дожидаться, когда вы станете давать показания? Раз он уже объявил вас шпионкой…

– Так это Папахин? – переспросила Лиза замирающим голосом.

– Да вы что, правда ничего не знаете? Когда сюда ночью примчался ваш Левандовский с рассказом о том, что случилось в Кацивели, Папахин приказал обыскать виллу Бондаренко, и там обнаружили эти негативы, а вместе с ними – признание Благолепова: мол, вы его соблазнили, завербовали в шпионы, а теперь он готов сознаться, да только боится за свою жизнь… Очень удобно – покойник с того света указывает на убийцу, да еще и снимки не поленился приложить…

– Господи, господи… – прошептала Лиза, и у нее из глаз брызнули слезы.

– Елизавета Дмитриевна, держите себя в руках! – прикрикнул Холмский. – Мы – патруль, патрульные не плачут!

Лиза едва его слышала. Она все это время переживала, не знала, как ей жить дальше, а оказывается, в тот момент, когда Бондаренко летел с обрыва, вести о разоблаченной предательнице уже шли в народ! Лиза забыла о том, как еще полчаса назад над ней издевались, плевали в нее, были готовы забросать камнями, – все смыла волна облегчения и радости, хотя, казалось бы, чему радоваться? Ее по-прежнему окружал напуганный, враждебный город, и встреча с любым ловцом шпионов могла закончиться для нее у ближайшей стенки.

Лиза опасалась, что нелепый маскарад, устроенный Холмским, будет разоблачен первым же встречным, но на охваченных паникой улицах никто не обращал на них внимания. Людские потоки то несли их с собой, то двигались навстречу, Лиза на каждом шагу путалась в широких штанинах, слишком большие штиблеты едва не слетали с ног, а Холмский шагал и шагал вперед, и она едва поспевала за ним, охваченная непонятным страхом отстать от него и пропасть в этом опасном городе.

Какая-то женщина загородила им путь, вцепившись в Холмского и что-то от него добиваясь: у нее то ли украли чемодан, то ли потерялся ребенок. Что ей ответил Холмский, как ему удалось от нее отбиться – Лиза так и не могла понять. Потом вдруг – два приличного вида господина, сцепившиеся в яростной драке. Лиза, шарахнувшись от них, приложилась плечом к железной шторе, скрывавшей витрину какого-то магазина – едва ли не того же самого, где вчера она выбирала платье. Груда истоптанного дамского белья под ногами, скомканные, размокшие листы исписанной бумаги… И тут же, у моста через Учан-Су, – то ли митинг, то ли просто некий самозваный оратор надрывался и бил себя в грудь, по нацепленному на нее сине-бело-красному банту: «Я, ветеран Ледового похода! В двадцать первом году мы брали Москву! В сорок первом возьмем Берлин! Пробил час! Очистить мир от большевистской заразы! Слава России! Слава белому делу…» И гарь, висевшая в воздухе вперемешку с моросью – бесконечная гарь, словно весь город был окутан дымом костров, на которых сгорали мечты, надежды и желания…