Вячеслав Сизов - Мы из Бреста. Книга 7

— Сześć (чещч, польск. — привет). Рад тебя видеть.

— Я тоже. Нам здесь не дадут поговорить. Может быть, встретимся у меня на квартире?

— Я не против.

— Тогда через час у меня. Надеюсь, дорогу не забыл?

— Нет.

— Я буду очень ждать.

— Хорошо.

И мы разошлись. Каждый своей дорогой — я по переулку направо, она прямо по улице.

Конечно, я рисковал, идя на встречу с девушкой. Она вполне могла оказаться агентом гестапо или польского Сопротивления. На квартире меня ждет "комитет по встрече", но "кто не рискует, тот не пьет шампанского"…

Девушка жила в большом каменном доме на тихой улице, застроенной в 30-е годы поляками типовыми каменными и деревянными малоэтажными жилыми домами в "национальном стиле" (stylnarodowy) на одну или две семьи. По словам Иры, эти домики предназначались для юристов, врачей, учителей, управленцев. На первом этаже дома — гостиная, кабинет, кухня и столовая, а в мансарде — спальня.

Ира встретила меня в длинном тонком халате похожем на бальное платье. Целоваться стали еще в коридоре, как только за мной закрылась входная дверь.

Очнулись, когда страсти немного утихли. Наши вещи были разбросаны по всей комнате.

— Ты бесподобен и вел себя просто как зверь. Похоже, у тебя давно не было женщины. Не беспокойся. Дома никого нет. Софья сегодня дежурит в госпитале и придет только завтра утром. Ты можешь остаться до утра.

— Понятно. Тебя соседи не будут упрекать, что встречаешься с немецким офицером?

— Нет. Во-первых, тут кругом живут поляки. А во-вторых, сейчас это в порядке вещей. Все выживают, как могут. Встреча с немецким офицером у себя дома не самый худший вариант.

— Я могу тебе помочь деньгами?

— Лучше продуктами и сигаретами. Можно талонами.

— У меня их с собой нет. Только деньги.

— Хорошо. Пусть будут деньги. Не помешают. У меня есть немного ячменного кофе и хлеба для бутерброда с мармеладом будешь?

— Да.

— Ты надолго в городе?

— Нет. Сегодня уеду.

— Жаль.

— Увы, служба требует моего нахождения в другом месте.

— Ты не изменился. Служба превыше всего. Что до войны что сейчас. Где ты пропадал все это время? Немецкий мундир тебе идет больше чем красноармейская гимнастерка. Я всегда знала, что ты не русский. Хоть ты и дружил с НКВДэшником.

— Спасибо. По-моему любому мужчине военная форма к лицу.

— Нет, ты всегда носил форму по-другому, чем остальные русские. И этим себя выдавал. Так как носил ее ты, раньше носили польские офицеры и немцы. Я бы сказала все-таки как поляки из кавалерийских частей.

— Как майор Хе́нрик Добжа́ньский — "Хубаль" (польск. Henryk Dobrzański "Hubal")?

— Да как он. Мой отец его знал. Они в 1915 году вместе служили во 2-м уланском полку. У меня даже где то фотография его сохранилась.

— Славный был улан. Я так понял, что твой отец тоже был уланом?

— Да. Командовал эскадроном. Потом получил ранение под Варшавой и вышел на пенсию. Они встречались с Добжа́ньским под Гродно в 1939 году, когда тот служил в 110 запасном уланском полку. Отец специально к нему в гости ездил. У него в Гродно вообще много знакомых до войны было.

— Ясно. Жаль, что я не знал об этом раньше. Мне бы это помогло.

— Ты не ответил на мой вопрос — ты тоже был кавалеристом до войны? Где служил?

— Служил, где приказывали и куда посылал страна.

— Ты мне еще будешь говорить, что ты не поляк. Я еще тогда во время нашей первой встречи на вокзале поняла, что ты из наших, патриотов.

— Вот спасибо. Учту, когда снова буду среди русских.

— Так все-таки что с тобой было за эти два года?

— Мне рассказывать нечего. Служил. Воевал.

— На востоке?

— Везде куда посылали, — ушел от ответа я и, взяв гитару, напел:

(песня "Целься в грудь, маленький зуав…" (музыка Вениамина Баснера). это слегка переделанная песня Б. Прозоровского "Филибер" на стихи Константина Николаевича Подревского)

— Ты и там был?

Я промолчал и спросил Ирину.

— Лучше ты мне расскажи как ты тут жила. Почему не уехала в Варшаву? Насколько я помню у тебя там брат.

— Ты и это помнишь! Рассказывать нечего. По-всякому жилось. Как и всем. Одно могу сказать — мне повезло. Очень повезло.

О том, что будет война Германии с Советами — я знала. Об этом на каждом перекрестке говорили. Да и те, кто на той стороне Буга бывали, вести приносили. Ты- то не в курсе, на всем готовом у русских жил, но перед самым началом войны курс немецкой марки к рублю был 1:2. За две недели до 22 июня он стал расти. Народ стал резко скупать валюту и часы. Евреи на этом до войны хорошо зарабатывали.

В городе и сейчас ходят две денежные валюты — советский рубль и немецкие марки, причем курс марки и рубля до недавнего времени был равен 1:10. Правда, с недавних пор курс марки немного вниз пошел. Поговаривают, что русские скоро в новое наступление перейдут и вернутся сюда. Потому скупают рубли.

Ну да не об этом разговор.

Приход немцев многие местные жители — поляки, евреи ждали как освобождение от Советов. Надеялись, что вернутся старые времена, когда в магазинах будет много хороших товаров из Европы, снова можно будет ездить, куда захочешь, что снова возродится Польша. Пусть даже и с ограничениями, установленными немецким командованием на время войны. Никто не сомневался, что война будет недолгой, что немецкая военная машина разгромит большевиков. Что все разговоры о репрессиях немцев вранье и русская пропаганда. Поэтому впервые дни и даже недели войны немцев встречали как освободителей цветами и вином. Увы, надежды не оправдались.

Первыми в этом убедились евреи. Немцы через день после взятия Бреста, вывезли детей из еврейского детского дома и всех их расстреляли. Двумя днями позже они расстреляли еще 5 тысяч евреев, а их квартиры разграбили, вынося не только бабушкины серебряные ложечки, но даже консервы и хлеб. Потом евреям ввели ограничение — заставили носить знаки различия (на груди и спине желтая тряпочка). Затем их расселили в одном районе (гетто) огородив колючей проволокой целые кварталы в центре города, ограниченном улицами Советской, Маяковского, Кирова и Интернациональной. Всех белорусов и русских выселили, а вместо них собрали евреев и огородили колючей проволокой. Натянули её через полметра, через эту загородь можно было спокойно и выйти оттуда, и туда попасть. Охраняли их, но не сильно.