Александр Михайловский - Великий канцлер

– Да уж… – сказал Коба, – наговорили вы, Евгений, столько, что голова кругом идет. Я не знаю, на что вы рассчитываете, но вряд ли у вас что-нибудь получится, ведь ниспровержение самодержавия – это краеугольный камень нашей большевистской программы…

– А вот тогда, – с серьезным видом произнес полковник Мартынов, – между нами вспыхнет война, ибо мы безжалостны и несентиментальны, и никакого ниспровержения самодержавия допускать не собираемся. А на войне как на войне – пули и бомбы обычно летают в обе стороны, и те ваши товарищи, которые поставят себе цель уничтожить нас, в свою очередь будут уничтожены сами. Но вам, Иосиф, мы дадим возможность подумать. Сейчас вас отведут в уютную одиночную камеру, где вас уже ждет горячий обед, а также книги, которые должны вызвать у вас немалое любопытство. На чтение и обдумывание моего предложения у вас будут ровно сутки, после чего вас ждет встреча с канцлером Одинцовым.

Последние сутки пролетели для товарища Кобы как одна минута. И хоть его одиночная камера больше напоминала номер в недорогой гостинице (правда без вшей и клопов), а обед, ужин и завтрак были сытными и достаточно вкусными, будущий отец народов не обратил на эти обстоятельства ни малейшего внимания. Главным, что его заинтересовало, была стопка книг, возвышающаяся на прикроватной тумбочке. Другому человеку этого чтения хватило бы и на неделю, но Коба был не таков. На первом этапе он должен получить хотя бы общее представление об их содержимом, потому что иначе он будет бессилен во время беседы с канцлером Одинцовым, который представлялся ему версией господина Мартынова, только более старшей, более опытной и жесткой.

Этот офицер, несмотря на молодость, дослужившийся уже до чина подполковника, представлялся Кобе отлитым из цельного куска стали и до звона закаленным в каком-то адском горниле. Воистину он безжалостен и несентиментален, и без малейшей умственной судороги уничтожит любого, кто рискнет встать у него на пути. Но если таков молодой представитель ТОЙ РОССИИ, то каков же должен быть его начальник – человек еще более опытный, более жесткий и дальновидный, который и толкает сейчас Россию по какому-то новому, еще неведомому никому пути? Поэтому, готовясь к встрече, Коба и припал к лежащему перед ним роднику мудрости будущего, вода которого была отравлена ядом сомнения. Ведь ему со слов Мартынова было известно, что однажды он уже прошел этот путь, создал на месте Российской Империи государство рабочих и крестьян, а потом, после его смерти, оно с грохотом рухнуло и социализм, построенный по заветам Маркса и Энгельса, снова обратился в свою капиталистическую противоположность…

Еще одним достоинством этой одиночной камеры повышенной комфортности была мощная электрическая лампа, которая позволяла читать, не напрягая глаз. Вот Коба и читал, мечась от «Истории КПСС» к «Истории СССР» и «Истории России». Потом он хватался за «Битву за хлеб» Елены Прудниковой, или за «Первое поражение Сталина», авторства некоего Юрия Жукова, а после листал страницы книги Бушкова «Сталин. Красный Монарх» и снова возвращался к «Истории КПСС». Ведь это он был центральным героем этих книг – тем самым Сизифом, вкатившим свой камень на вершину Голгофы, где его потом, после смерти, и распяли неблагодарные последователи-эпигоны, решившие, что, пиная мертвого льва, они хоть немного приподнимут свой авторитет. Час проходил за часом, за зарешеченным окном камеры сгустилась ночная тьма, а молодой Коба продолжал чтение и, вживаясь в образ, по очереди примерял то серый китель без знаков различия, то тяжелую, как отравленные Нессовы одежды, шинель советского генералиссимуса. Уже когда на дворе была глубокая ночь, он набрался наглости и, постучав в «кормушку», потребовал себе крепкого черного чаю и папирос, чтобы прогнать сон. К его удивлению, просимое было почти сразу же предоставлено, как будто он был не обычным заключенным, а важным гостем, неким графом Монте-Кристо. Очевидно, что полковник Мартынов не ограничился одними уверениями в его особом статусе, а отдал своим сатрапам особые указания…

К утру в голове у Кобы сложилась более-менее внятная непротиворечивая картина того, к чему привела прошлая история, будучи пущенной на самотек. Проклятый царизм они со Стариком (Лениным) все-таки победили; точнее, он сам себя победил, буржуазную революцию превратили в социалистическую… и тут же заполучили затяжную и катастрофическую гражданскую войну. И именно тогда он, Коба-Сталин, действительно потерпел свое первое поражение – и не от каких-нибудь пережитков отжившего прошлого, а от самого Старика, разделившего единую изначально Советскую Республику на множество национальных уделов. Дальнейшие события – и про коллективизацию, и про индустриализацию, и про Великую Войну – Коба просматривал только с беглой конспективностью. Последствия ошибок и уступок оппонентам, сделанных на начальном этапе формирования партии, накапливались, накручиваясь как снежный ком, и, пройдя высшую точку своей траектории году так в семидесятом, первое социалистическое государство стремительно заскользило вниз, к воронке девяносто первого года. Семьдесят лет движения к светлому будущему в России, конечно, не сравнить с семьюдесятью днями Парижской Коммуны, но в какой-то мере это явления одного порядка.

Неверно взятый прицел, недостаточный начальный импульс или слишком сильное сопротивление среды – и вместо самоподдерживающейся и саморазвивающейся системы, способной выйти на политическую орбиту и существовать там длительное время (в быту именуемое вечностью) получается пологая баллистическая кривая переменной кривизны, которая рано или поздно вернет первое государство рабочих и крестьян к исходной капиталистической формации. А остальное – и троцкизм, и неистовство репрессий, и издержки, с которыми удалось победить в Великой Войне, и беснование соратников после его смерти, и трухлявая изнанка «развитого социализма» – это всего лишь последствия первоначальных ошибок, влияющие на результат процесса в самой минимальной степени.

Конечно, эти, да и другие, книги, которые могли бы предоставить подполковник Мартынов и его товарищи, следовало читать не торопясь, тщательно, с карандашом в руках, а быть может, и с составлением конспекта – но на это мало одних суток. Для такой титанической работы требуются недели или даже месяцы. Но и того минимума, который Коба успел узнать, вполне хватало на то, чтобы встретиться с главным пришельцем из будущего и выслушать его предложения. И тогда (и только тогда) придет время соглашаться или не соглашаться, строить планы и добиваться их исполнения. Одним словом, к тому моменту, когда Кобу извлекли из камеры, он уже, что называется, «дозревал». Впрочем, к канцлеру Одинцову молодой революционер попал не сразу – прежде ему пришлось посетить местного цирюльника и сменить свой пролетарский прикид на приличный деловой костюм-тройку светлого цвета, вполне пригодный для визита в Зимний Дворец. И выглядел он теперь не как беглый революционер, пролетарий и потрясатель основ, а как состоятельный господин, похожий на путешествующего инкогнито кавказского князя.