Александр Михайловский - Великий канцлер

Привезли Кобу на аудиенцию в Зимний дворец не в тюремной карете (еще чего не хватало), а в отрытом господском экипаже, который никому не бросался в глаза, и ввели в здание через боковой ход. Сопровождающие недобровольного гостя так же были одеты в штатское, и поэтому эти трое господ, что вошли в здание мимо козырнувшего часового, не привлекли ничьего внимания. Еще несколько минут – и вот Коба уже стоит в кабинете канцлера Империи, и они смотрят друг на друга глаза в глаза. – Ну, здравствуйте, товарищ Сталин, – медленно говорит хозяин кабинета, – садитесь, давайте поговорим.

– Здравствуйте, господин Одинцов, – настороженно ответил Коба, усаживаясь на предложенный стул, – но только вы ошибаетесь. Я пока еще не товарищ Сталин, а только учусь им быть.

– Я тоже только учусь быть канцлером Империи, – ответил Одинцов, – а следовательно, у нас с вами одинаковые проблемы.

Коба немного поерзал на своем стуле.

– Господин канцлер, – сказал он, – вы приказали своим держимордам похитить меня в Тифлисе и втайне от всех привезти в Петербург. Зачем все это? Неужели только ради того, чтобы, как сказал господин Мартынов, предложить мне – то есть нам, большевикам – некий союз ради народного счастья?

Одинцов на какое-то время задумался, вертя в руках карандаш, а потом произнес:

– Знаете, Сосо, ходит такая легенда: когда ваш большевистский вождь Владимир Ульянов (он же товарищ Ленин, Старик и прочее) в шестнадцать лет узнал о казни старшего брата Александра, замешанного в подготовку народовольцами покушения на царя, то он при матери произнес историческую фразу: «Мы пойдем другим путем…».

– Возможно, – кивнул Коба, чуть поморщившись, когда канцлер назвал его Сосо, – ведь он и в самом деле пошел другим путем, чем его брат-народоволец, и является последовательным противником индивидуального террора.

– Зато, – пожал плечами канцлер, – он вполне одобряет террор массовый; ну или будет одобрять, когда дорвется до власти. Это сейчас вы, революционеры, милые и пушистые, а стоит вам создать свое государство – в народ из винтовок вы будете стрелять ничуть не хуже царских сатрапов.

– Господин канцлер, – резко ответил Коба, – в условиях, когда капиталисты лишают трудовой народ всех возможностей мирной легальной борьбы, запрещая протестные демонстрации и стачки, у нас, революционеров, нет другого выхода, кроме как взяться за оружие и драться, невзирая на жертвы с обеих сторон. И если нам удастся совершить революцию и отстранить от власти правящую камарилью, то, я почти уверен, наши враги, капиталисты и помещики, силой попытаются вернуть все на круги своя, и нам придется с ними бороться силой оружия. И именно это доказала ваша история, в которой после пролетарской социалистической революции случилась Гражданская война.

– Окститесь, Сосо, – вздохнул канцлер Одинцов, – сколько в России тех самых капиталистов и помещиков – один или два процента от всего населения. Такое ничтожное меньшинство, если за ним не стоит государственный репрессивный аппарат, становится бессильным в своем ничтожестве. Против вас же в той Гражданской войне, сражались широчайшие круги населения. И победили вы ваших врагов только потому, что хотели построить новый мир, а ваши противники желали вернуть старые порядки, что невозможно так же, как оживить покойника. Но суть даже не в том, что вы хотели сделать, а в том, какую цену пришлось за это заплатить и какие люди использовались в той революционной борьбе. Ваша революция окончилась неудачей еще и потому, что в основе всего лежала человеческая кровь, и она потом дала о себе знать. Почти бескровный октябрьский переворот в Петрограде и миллионные жертвы последовавшей за ним Гражданской войны. При этом погибшие непосредственно в боях составляли абсолютное меньшинство. Холод, голод, тиф, бессудные убийства революционными чекистами и контрреволюционными контрразведчиками. Потом десятки и сотни тысяч жертв репрессий, когда в середине тридцатых ваше государство с ужасными издержками боролось с пережитками гражданской войны, и последовавшая за этим Великая Отечественная Война, в которой жертвы исчислялись уже миллионами… В том числе это были и жертвы действий тех героев Гражданской войны, которые революционное правосознание и пролетарскую сознательность ставили выше умения вести войну настоящим образом. Если посчитать, сколько мы, то есть Россия, потеряли сил во время любой из ключевых фаз, то хватило бы пару раз догнать и перегнать Америку.

– Я еще слабо разобрался в этом вопросе, – пожал плечами Коба, – но, возможно, вы и правы. Если бы сразу после пролетарской революции не случилось гражданской войны, мы почти сразу могли перейти к социалистическому строительству, а следовательно, в годы Великой войны проблема вражеского перевеса в силах на начальном этапе не стояла бы так остро…

– Ну да, – хмыкнул Одинцов, – если бы не было Гражданской войны с ее красным и белым террором, разказачиванием, окраинным националистическим сепаратизмом, вооруженными интервенциями почти всех соседних держав, двадцатью миллионами погибших и двумя миллионами эмигрантов, то все пошло бы совсем по-иному. Но самое главное последствие Гражданской войны – в том ужасе, который стало внушать всем соседним народам слово «большевизм». Не будь этого страха – и сопротивление социалистическим революциям в Венгрии и Германии было бы на порядок слабее, и соцлагерь образовался бы на двадцать лет раньше. Люди, которых позже назовут троцкистами, не сумели бы захватить ключевые посты с Советской Республике – а значит, отпала бы необходимость в репрессиях, да и сама Великая Отечественная Война тоже оказалась бы под вопросом, ибо нападение на союз социалистических стран, где главными членами были Советская Германия и Советская Россия, казался бы англо-французской коалиции форменным самоубийством. Такими темпами, возможно, к концу двадцатого века наши сограждане и в самом деле жили бы если не при коммунизме, то при социализме настолько развитом, что от коммунизма почти не отличается…

– Возможно, это и так, господин канцлер, – кивнул Коба, – я, собственно, даже не понял, с чего все началось. Вроде бы все было тихо-мирно, новая власть при минимуме насилия овладевала умами людей – и вдруг все заполыхало так, что сразу и не потушишь.

Одинцов покачал головой.

– Этой гражданской войны, – сказал он, – хотели многие – как среди революционеров, планировавших подняться наверх на ее кровавой пене, так и в противоположном лагере. А этот лагерь был широк – так, что шире не бывает: от представителей «чистой публики», недовольной тем, что народ (в их интерпретации быдло), взял власть в свои руки, до лидеров зарубежных держав, планировавших расчленить ослабленную Гражданской войной Россию. Ослабить у них получилось, а вот расчленить нет…