Владимир Семибратов - Попаданец в юбке. Из инструкторов аэроклуба в лётчики-истребители Великой Отечественной войны [СИ]

— Машка, взлетай.

Мотор взревел на максимальных оборотах. Рядом ударил взрыв, потом еще один. Немецкие танкисты, увидев посадку русского самолета, открыли огонь, пытаясь уничтожить его на земле. Отрыв, По-2 взмыл в небо. Еще взрыв, самолет сильно тряхнуло, и в то же мгновение Маша почувствовала сильную боль в правом боку и предплечье. Зацепило. Рука стала быстро неметь, пришлось перехватить управление левой. Она обернулась к Ане.

— Ты как?

— Нога, в ногу попали и ребенок, кажется, ранен.

Подробности того перелета Маша помнила плохо. Боли почти не было, но сильно кружилась голова.

«Только бы не потерять сознание, только бы долететь – у нас ребенок», — вертелась в голове одна мысль. Кое-как посадила самолет. Вылезти им помогли бойцы БАО. А потом была полуторка, санитарный поезд и Куйбышевский госпиталь.

И какой же дурак придумал, что два снаряда в одну воронку не попадают. Как бы не так. В нас же в обеих попали, — в который раз, думала Маша, лежа на госпитальной койке. Ей только что сделали очередную перевязку и потревоженная рука сильно болела, да еще и третий шов на правом боку слегка саднил. Но это так, мелочи. За себя можно не беспокоиться. Операция успешно прошла, рука работает, хотя и досталось бицепсу. А третий шов – швом больше, швом меньше, невелика потеря. Главное, что все живы. Вон с малышом все в порядке. Отошел уже от контузии, разговаривать начал. Сказал, что Гриша его зовут и что четыре годика ему. А что сирота он теперь, так это ему рано знать. Анечка в нем души не чает, усыновить хочет. Только вот совсем плохо с ней. Маша с тревогой поглядела на лежащую на соседней кровати Аню. Палата трехместная, из бывшей подсобки. Вот их троих вместе и положили. Её, Аню и малыша. Так что без загородок на этот раз обошлось. Хорошо, конечно, когда всех вокруг видишь. Но на Аню смотреть больно. Лежит и молчит. Ну еще бы, похоже гангрена у нее, а раз так, то значит ногу… Об этом даже и думать не хочется. И ведь, вроде все сначала нормально было. Опять ее в левую ногу ранило, но теперь уже не в голень, а в ступню. Операцию сделали, осколок вынули, гипс наложили, а потом нога стала сильно болеть и пухнуть. Видимо, попала инфекция. Лечат, конечно, ногу спасти пытаются, да вот только, похоже без толку. Сутки еще подождать решили, а там – будем надеяться на чудо. Но чуда не произошло, на следующее утро во время обхода врач долго осматривал Анину ногу, а потом безапелляционным тоном сказал: – Резать.

— Как резать? — Аня стала белой, как мел. — Нет нет, не надо, пожалуйста. Не дам ногу резать!!!

— Младший лейтенант Мельникова, прекратите истерику, — рявкнул врач, а потом уже спокойным тоном добавил: – Не надо, Анечка, не плачь. Себе только хуже сделаешь. Ты молодая еще, все хорошо будет. Протез тебе сделают. Снова ходить начнешь, даже не хромая. А летом наденешь чулочки и никто ничего не заметит. Все? Успокоилась? Вот и ладненько.

Потом пришли санитары и увезли Аню на операцию. «Какой ужас, — думала Маша, провожая взглядом каталку. Анечка без ноги осталась. И тут, вдруг поймала себя на том, что этому даже рада. Да, да рада и не потому, что плохого Ане желает, а потому, что теперь она совершенно точно на войне не погибнет, домой вернется. Да, да, пусть раненая, на протезе, но вернется. Ведь на войне раненый покалеченный, значит живой, живая. Маша вытерла слезы. Да что же это я о таком думаю, ведь это же правда, так есть и ничего здесь не сделаешь. Хорошо, что еще все так закончилось, а могло бы… а Ане сейчас очень будет поддержка близких людей нужна и двое нас у нее – я и Василий. Все ему напишу, решила Маша. Только бы письмо побыстрей дошло, они же, вроде, недалеко от Куйбышева, а там все образуется.

Не успела Маша закончить письмо, как Аню вернули в палату. Маша подошла к ней, присела рядом на кровать.

— Ну как, Аня, больно было?

— Нет, не больно, — глухим голосом ответила Аня, — мне же наркоз сделали, — и уткнувшись головой в подушку, заплакала. Успокаивать ее Маша не стала. Пусть поплачет, потом легче будет. Легче-то Ане стало, но не так, как надо. Замкнулась она в себе. Ела, пила, с Гришей сюсюкалась, но молчала. И видеть это для Маши было хуже пытки. Нет больше той Анечки – задорной, веселой, глазки с искоркой. Душу ей война обожгла. Одна надежда осталась, что Василий на письмо ответит. Прочитает его Аня и… Да вот только письма на войне долго идут. Пока туда, пока назад. Если, конечно, с Васькой все в порядке. Он ведь, хоть и на транспортниках летает, но не в тылу. Мало ли что. Так, оборвала себя Маша, — хватит об этом думать. Всего только десять дней прошло. Придет от него письмо, придет и точка.

В коридоре раздались быстрые уверенные шаги.

Кто это? — насторожилась Маша. Персонал так не ходит. Дверь распахнулась, и в палату вошел Василий в белом халате поверх формы и с огромным букетом полевых цветов.

— Вася, ты откуда?— Аня округлила глаза.

— С фронта, Анечка, за новой техникой, пополнение привез. У нас три часа. Маша, нам с Аней поговорить надо, можно тебя попросить.

— Да, да, конечно, — Маша встала с кровати, — пойдем, Гришенька. Дяде Васе с тетей Аней поговорить надо.

Ну что же они там так долго-то? — Маша была вся на иголках. А вдруг Аня взбрыкнет, да откажется. Инвалид типа, зачем я тебе такая нужна. Вон, после войны, какой выбор будет. Загрызу тогда.

Наконец дверь открылась. Ох ты, Васька вынес Аню на руках, а та, аж от радости светится. Маша, пойдем к главврачу, позвал Василий, — свидетелем будешь!

— И я хочу, — запищал Гришенька.

— Конечно, конечно, мой хороший, и ты тоже, — улыбнулась Аня. — Ну все, пойдем.

Это была самая оригинальная свадебная процессия из всех, в которых Маше приходилось участвовать. Впереди шел Васька, неся Аню на руках, а сзади, на маленьких ножках топал Гришенька. Главврач аж рот разинула от увиденного, но потом расплылась в улыбке.

— Ну, я вижу, вы уже все решили. Счастья вам, совет да любовь!

Расписали их по законам военного времени, а потом прошли три часа, улетел Васька. Оставил Ане аттестат, как жене командира и улетел – война. И стала Аня, снова как раньше, веселая, и глазки с искоркой. Душа у нее оттаяла. А вечером Маша и Аня долго сидели у окна. Солнце зашло, ночь на землю спустилась. Тяжелым сном забылся госпиталь. Гриша уснул, а они все сидели и сидели, на звезды смотрели.

— Спасибо тебе, Маша за все. Спасибо! — вдруг тихо сказала Аня. — Мне Вася все про твое письмо рассказал. Только ты про то, что со мной случилось, маме моей не пиши. Я ей сама напишу. И про Васю, и про Гришеньку, и про ранение, и про тебя – про все сама напишу.

— Конечно, конечно, — улыбнулась Маша, — напишешь, я знаю. А теперь спать давай, и пусть сон тебе хороший приснится!