Олег Белоус - В преддверии Нулевой Мировой войны [СИ]

Лицо «объекта» медленно вплыло в крестик оптики. Расстояние запредельно для оружия семнадцатого века а для двадцать первого оптимальная дистанция. Палец, ловя паузу между двумя ударами сердца, плавно, словно на лепесток розы, нажал на спусковой крючок.

— Бух! — раздался негромкий, приглушенный самодельным глушителем выстрел.

Мастерградец рухнул с сидения на дно двуколки, лошадь встала на дыбы, остановилась. Всадники соскочили на землю. Рвут с плеч автоматы, ищут откуда стреляли. Вокруг никого…

Что, не ожидали применение оружия двадцать первого века, оставаясь лежать на земле, с ехидство подумал Чумной.

— Попал, — восхищенно произнес старший из голицынских, сабля уже не так сильно упиралась в спину, — Вставай, чего разлегся, тебе еще в воровского царенка стрелять!

— Все, все — торопливо произнес Чумной, делая вид, что он покорен воле тюремщиков. На бледном после двухгодичного заключения лице проступил пятнистый, лихорадочный румянец. Губы побледнели, но не от страха, а от предвкушения схватки. Сердце безумно заколотилось, а кровь в висках застучала набатом. Неторопливо поднялся. То, что надо. Он стоит между голицынскими холопами на расстоянии руки. Зря они так с фартовым человеком неосторожно. Да к тому же прошедшим школу разведвзвода в Чечне. Добрые у него были учителя. Ой добрые! Пора! Время словно замедлилось, потекло тягучей патокой.

Приклад, крутанувшись полукругом, с такой силой ударил по сабле у эфеса, что она отлетела далеко в сторону, едва не вывернув руку.

Стремительно и мягко развернулся. Неизвестно откуда появившаяся в руке щепа, размерами и формой больше похожая на колышек, вонзается в глаз второму холопу.

Не успел тот даже поднять руки как Чумной повернулся к первому тюремщику Подвывающий крик позади.

Холоп хватается за нож на поясе. Быстрым, почти неуловимым для глаз движением, весь упав наперед, страшной силы ударом приклада вбил зубы в гортань. Неудачник летит на землю, вместо лица кровавая маска, блестящий доброй сталью клинок падает в другую сторону.

Теперь вновь второй. Тонко подвывая, держится окровавленными пальцами за торчащий из глазницы колышек. Стремительно подшагнув, Чумной рвет с пояса его же нож и вонзает бедолаге в грудь. Упал и забился в предсмертных судорогах. Выдернув из тела клинок, склоняется над старшим голицынским холопом, тот без сознания. Удар в сердце упокоевает и этого. Чумной хищно ощерился, в глазах злое торжество. Огляделся, вокруг никого, только еще теплые трупы. Отодвинув кусты осторожно выглянул на дорогу застывшая двуколка, рядом кони охранников. «Чистенько сделал. Вот так… не стоит менять злить! Будете знать младшего сержанта разведвзвода. Нашли дурака, я замочу Петра 1, а вы меня и Софью поблагодарите ножом в сердце! В таких делах свидетелей не оставляют. А потом мое тело с карабином подбросите московитам в качестве доказательства что в убийстве Петра виноваты мастерградцы а вы останетесь чистенькими. Нашли фраера ушастого!»

Чумной склонился над трупами, по-быстрому обыскал. В качестве добычи ему достались несколько серебряных копеек, два тяжелых кремневых пистолета, сабля и неплохой нож. Он досадливо поморщился, невелик хабар! «Мало, не хватит чтобы свалить в Европу, там только с деньгами ты человек! Ну ничего достанем еще! Все, время! Пока охранники убитого посла не очухались надо немедленно уезжать.» Забравшись на телегу закрутил вожжами, лошаденка потащилась в поле, чтобы объехав мастерградцев выехать на дорогу. У него остались дела в усадьбе Голицына и не отданный должок.

Послышался легкий шорох, похожий на шум помех, а потом зазвучал встревоженный голос:

— Герр Питер, это Александр Петелин!

Петр Алексеевич сел на кровати, непонимающе взглянул на слугу с черной коробочкой рации в руке, наконец в глазах мелькнуло понимание. Протяжно зевнул, потер пятерней заспанные очи и принял из рук слуги рацию.

— Слушаю тебя друг мой, — голос царя полон недоумения, слишком ранний звонок. Вчера они вместе с младшим мастерградским послом ездили на ночные учения преображенцев и вернулись под утро. Зело понравилось Петру. Уж больно ловко действовали гвардейцы. Взяли в ночном штурме на штык крепость, построенную на Яузе, пониже Преображенского дворца. Она хоть и потешная, но возведена по всем правилам воинского искусства. Бревенчатые стены расширены и укреплены сваями, на углах возвышаются крепкие башни с бойницами. Снаружи выкопаны глубокие рвы. Засевшие там солдаты полка Лефорта, ничего не смогли сделать. Изрядно обучили гвардейцев мастерградские инструктора, порадовали.

— Герр Питер, беда, подстрелили Рожковского, насмерть!

Царь на секунду опешил, потом круглые глаза налились кровью.

— Кто посмел, где это произошло? — царь смертельно побледнел.

— Под Москвой у деревни Островцы. Не это главное, думаю убийство совершили враги твои и нас, мастерградцев. Поберегись Герр Питер. Охрана говорит, что слишком издалека и чрезвычайно точно стреляли. Сразу в голову. Похоже враги как-то достали наше оружие. Сейчас что хочешь может случиться, хоть на тебя покушение, хоть бунт! Помнишь читал про стрелецкий?

— Да, — Петр умолк и до боли стиснул кулаки, иначе все эмоции выплеснулись бы из него наружу.

— Я высылаю к тебе четверых телохранителей. Они обучены, защищать даже от нашего оружия, ты не против Герр Питер?

Предложение Александра выглядело разумным, Петр долго не раздумывал:

— Хорошо, жду!

— Все, конец связи, мы усиливаем охрану посольства.

Петр выругался матерно, слуга принесший радиостанцию съежился и испуганно покосился на дверь. Как бы сбежать, больно гневен государь. Рация упала на искусную вышивку одеяла. Опираясь локтями о колена, и прижав подбородок к кулакам, царь невидящим взглядом смотрел в окно. Гнев, ужас, смятение были в его глазах, но он уже не тот подросток, который убежал от сестрицы в Троице-Сергиев монастырь. Теперь он будет драться!

— Князя Ромодановского и командиров гвардейских полков ко мне! Пулей! — белугой взревел царь.

Днем началось. После обедни по Москве пронесся зловещий слух, что царь Петр то ли помер, то ли решил разогнать московские стрелецкие полки. Это оказалось последней искрой воспламенившей людей на открытый бунт. Народ в стрелецких слободах зашумел, заполошно ударили в набат. Тревожные резкие звуки понеслись над сонными слободами. Стрельцы поспешно хватали мушкеты и бердыши. Звон набата плыл над дворами и избами пока оружные и недоумевающие стрельцы с женами и детьми не оказались на улице. Все хотели жить благолепно, как деды и праотцы и неважно жив царь Петр или нет, люди жаждали милой сердцу старины. У всех накипело на душе. При порядках, установленных молодым царем и Нарышкиными, жить очертело. Люди как полоумные забегали по улицам. Матерно ругаясь, стрельцы разбивали полковничьи и прочих начальных людей дворы. Грабили, выкатив бочки хлебного вина, пили, а владельцев добра без жалости подымали на копья. Вовремя отправленные в слободы усиленные наряды семеновцев и измайловцев хватали бунтовщиков и тащили к страшному князю-кесарю Ромодановскому. Из четырех полков, восставших в известной попаданцам истории: Гундертмарка, Чубарова, Колзакова и Чермного, смогли подняться только два последних.