Борис Орлов - Цвет сакуры красный [СИ с издат. обложкой]

Милицейский Вася Козельцов посмеялся, потом отвел меня до чайной, спросил мне чаю с баранками и велел сидеть, да ждать, покуль евойная смена не выйдет. А там он меня самолично до Тутаева и доставит.

Ну, самолично – не самолично, а только-только я за пятый стакан принялась, приходит милицейский Вася Козельцов и говорит, с обхождением так:

- Давайте-ка гражданочка Груша Плотникова, оставляйте чай – пройдемте до транспорту.

Это у их в городу так мотор грузовозный называют. Он, Вася-то Козельцов нашел мотор, что до Тутаева посылают, и с шофером договоримши, чтобы меня, значит, до самоей до тетки доставили.

Я подхватилась – сейчас хоть сама побегу. Ан, вот он, мотор: большушший, высокий, короб – куда тележному! Подошла и стою в рассуждении: как же мне в тот короб забраться? Эдак полезешь – все юбки позадерутся. Срам один выйдет. Хотела, было, милицейского Васю Козельцова просить, чтобы, значит, подсадил, а он мне и говорит:

- Пожалуйте в кабину, гражданочка Груша Плотникова. Узелок свой, да сундучок, – говорит, – в ножки покласть можно. И не выпадут, и рукам вашим – облегчение.

Так вот я в Тутаев и попала. Быстро мотор домчал. Шофер в бумажку тятенькину глянул, и остановились мы возле большого дома в два этажа.

- Вот те, деушка, адрес твой. Ступай, – говорит, – зови свою тетку. А Козельцову передай, что довез тебя аккуратно, и заздря он мне замечания делает за неаккуратную езду. И вовсе это оговор выходит.

Сказал так и – фр-р-р! Только я его и видела. Стою и думаю: где ж это я милицейского Васю Козельцова найду, чтобы все ему обсказать? Пока думала – тетенька Матрена вышла. Меня увидала, руками всплеснула, и меня за рукав – цоп! Нечего, мол, тут стоять, племянница дорогая, а пойдем-ка в дом. Порывалась меня покормить, а я отнекиваться: после чаю с баранками вовсе есть неохота.

- Ну, когда так, – говорит тетенька, – давай-ка, племяшка любезная, пособи-ка по хозяйству.

А работы там, работы-то… Почитай, вовсе и нету! Так, тряпкой по углам промахнуть, помочь обед сгоношить: картошки там начистить, морковки порезать, лучку. Тетенька Матрена мне все показыват-обсказыват: это, мол, примус, и разжигать его так, а чистить – от так. Лампа ликтрическа, и зажигать от так, а тушить – так. Это вот – пианина, и с ее только пыль смахнуть, а больше – ни-ни. Спортишь, говорит, звуку хорошего не станет…

Хозяйке своей меня показала, та только носом покрутила: ну, мол, племянница, так и что? Тетенька им вроде как напоминает: вы же, мол, поспособствовать обещались, нет? А хозяйка в ответ: обещали, и слово свое помним, а только без супруга она ничего сама не решат. Ну, тетенька кивнули, и снова мы за дела да за разговор. Так до вечера между делами и пробалакали. А ввечеру приходит хозяин: важнеющий такой, ровно барин. Посмотрел на меня, да и давай супружницу свою подзывать и расспрашивать: как, мол, девушка? Хороша ли помощница? Тетенька меня нахваливать принялась, равно сватам, а хозяйка только головой покачали: ну, говорит, недурно.

Тем же вечером тетенька мне и обсказала: место для меня нашли. У инженера вдового, да сына его.

- Зарабатывают оба – страсть каки денжишши! Наш-то, – тетенька головой эдак на хозяйские комнаты обозначила, – все ах, да ох: как ентот Всеволод Николаевич все на службе-то оборачиват! И сын евойный – вовсе молодой, а ужо мастер. А мастер, Груша, это ну как навроде десятника. А дом у них вовсе не обихожен, потому как без руки хозяйкиной.

Ночевать меня в ту ночь у тетеньки оставили, на лавке. А по утру сам тетенькин хозяин, да и с супругою меня к этому месту повели.

Только я на порог – дверь распахнулась. Стоят двое, друг на дружку похожи. Сразу видать: одна кровь. Только тот, что постарше – вовсе бритый, а который помладше – повыше ростом да статью потоньше.

Хозяин с супружницей все им обсказали, они меня в дом приглашают. Сговорились враз: тридцать рублев да харчи. Тетенька потом как узнали – обзавидовались. Ей-то только два червонца в месяц плотют, а она уж который год в людях горе мыкает.

Зашла я к ним на кухню… Матушки-заступницы! А в кухне-то и нет ничего! Ни чугунка, ни горшка, ни миски. Стоят три кружки, да два стакана. Да шматок сала в чистую тряпицу обернутый. Я оглядеться не успела – хозяева чай пить кличут. Положили на стол фунтик с леденцами, фунтик с сахаром, колотым да в кружку проволовку какую-то спустили. И вот чудеса: огня нет, а в кружке вода ключом кипит!

В той же кружке чай заварили, сало ножом напластали, хлеба порушили, а еще в двух кружках кипятка навели. Разлили по стаканам, старший хозяин и говорит:

- Ну, Аграфена Трофимовна, хлеб да соль вам, чай да сахар. Хелпосев[3], как гличане говорят…

Позавтракали, значит, комнату мне хозяева показали, а я им потом и говорю: надоть вам припасов собрать, не то мне вам обед готовить не с чего станет. Они переглянулись, и оба мне на полочку показывают: деньги, мол, там лежат. Возьми, мол, сколько надо, да и покупай. Мы, говорят, тебе прямо сейчас помочь не можем – дела у нас, так что купи пока не шибко много – сколько сама снести смогешь. А ужо на другой выходной – мы с тобой на базар вместе сходим. Тогда, говорят, сколько скажешь заберем…

И тут же – ключ мне в руки и – нет их, ровно и не было. Мне б их позвать, обспросить: чаво они на обед-то хочут – куды?! Пока телепалась, выскочила на улицу, ан глядь – улица-то пустая!

Вернулася в дом, да и стала на базар собираться. Известное дело: кто первый пришел, тому и кус медвяный, а кто последний – тому опивок поганый. Сунулась на полочку, да так и села...

Денег там лежит, сколько у нас и в сельсовете, и в лавке отродясь не бывало! Две бумажки лежат по десять червонцев, да две - в три червонца, да пять червонцев, да еще мелкими бумажками и серебром - еще червонца на два. Мне ажно дурно стало, кода такую пропасть деньжищ в руки взяла...

Не стерпела я, побежала со всех ног к тетеньке. Та выслушала меня, головой покивала да и говорит: это, мол, проверяют тебя. Ты, говорит, племянница дорогая, не сумлевайся: денежка у них до самой распоследней копеечки посчитана. Так что в вечеру они с тебя спросят: на что, мол, деньги стратила? Сдачу всю отдай и цены называй честно, а не то выгонят, да еще и ославят.

- А краше того, – говорит тетенька Матрена, – схожу-ка я с тобой на базар самолично. А не то обманут тебя – ты ж цены настоящей не знаешь. А хозяева потом с тебя же спрос учинят: по что, такая-сякая, втридорога купила? А, может, не так все было, а себе ты копеечку в мошну скинула?

Так мы на базар вместе и пошли. Я чугунок купила, чтобы щей наварить, убоинки[4], ведь у них-то, поди, и в пост щи скоромные, при эдаких-то деньжищах, морковки, капустки, лучку, чесночку... А потом решила: что картохи всяко-разно много потребно станет: картошка – она ведь хлебу присошка. И взяла картохи мешок, вовсе небольшой – пуда на два, не боле. Тут уж, смекаю, поясню хозяевам, что картошка – она завсегда в чести.