Михаил Антонов - Счастливые времена [СИ]

Выйдя из Женькиной квартиры и спустившись на первый этаж, я увидел двух человек: крепко сбитого парня и девицу приятной внешности. Качок что-то сказал своей подруге, и та смело переступила порог квартиры номер 5, из которой доносилась громкая музыка. На улице, возле подъезда, я увидел две иномарки. Одна машина была подержанной японской развалюхой с правым рулем, а вторая «тачка» представляла собой шикарный темно-синий микроавтобус с тонированными стеклами и с множеством различных антенн. Одна из них, та что располагалась на крыше, была в виде тарелки, и я даже подумал, не для спутниковой ли это связи. На что я не автолюбитель, и то машина произвела на меня сильное впечатление. Никаких эмблем или надписей, указывающих марку автомобиля, на ней не было. Так я и не узнал, что это было за чудо техники.

Отцовское демисезонное пальто Петровичу оказалось чуть велико, но носить его можно было вполне.

— А маршруты трамвайные не изменились? — спросил прапорщик, когда мы вчетвером пошли на трамвайную остановку.

— Нет, — ответил я, — даже вагоны точно такие же, как в ваше время.

Город встретил их железным убранством. Он ощетинился решетками окон и витрин, а также стальными листами бронированных дверей. Для меня это было привычно, а вот моих спутников весьма удивляло. На вопрос Петровича я пояснил:

— С тех пор, как в стране стало больше демократии и свободы, люди стали более боязливыми и все больше стремятся укрыться и спрятаться от новой светлой жизни. Сейчас нет распределительной системы, талонов на все и вся, нет руководящей и направляющей силы и это — хорошо. Но, к сожалению, вместе с личной несвободой где-то в прошлом осталась и личная безопасность.

Кроме этого мои путешественники во времени заметили еще некоторые отличия новой жизни от прежней.

Во-первых, значительно больше стало магазинов и магазинчиков, да к тому же чуть ли не на каждом углу стояли лоточницы, продававшие всякую всячину. Это свидетельствовало о том, что товарное изобилие посетило, наконец, их многострадальную Родину.

Во-вторых, гостей из прошлого удивило изобилие рекламы. Раньше тоже можно было встретить рекламный плакат, где советовалось летать самолетами «Аэрофлота» или хранить деньги в сберегательной кассе. Но здесь все было по-другому. Новые лозунги призывали есть шоколад, запивать его спиртными и безалкогольными напитками, курить сигареты, вкладывать деньги в финансовые пирамиды, покупать компьютеры и средства для похудения. И виднелись они повсюду: на стенах, в витринах магазинов, на общественном транспорте, на будках и киосках, в общем, везде, куда мог бросить взгляд потенциальный покупатель.

В-третьих, Женька обратил внимание на качественное изменение граффити. Если раньше стены были украшены только молодежными надписями, то теперь многие из них были абсолютно серьезны и выполнены через трафарет. С их помощью призывали пользоваться услугами различных мастерских и магазинов или сообщали, где находятся офисы политических партий и культовых организаций. Да и рукописные народные настенные надписи стали заметно отличаться от тех, к каким привыкли мои спутники в своей эпохе. Если в их время они носили оттенок аполитичности, то теперь на стенах попадалось немало политических, в основном, антиправительственных лозунгов. На одном из домов на проспекте Победы предлагалось вставить клизму антинародному правящему режиму, на мосту через Миасс поносили областное начальство, а недалеко от оперного театра заступались за обиженный русский народ. Были, впрочем, и привычные молодежные автографы на стенах. В них, как и раньше, превозносились различные рок-группы, «Спартак»-чемпион, а также некоторые интимные части человеческого тела. Причем, культурный уровень юношества, на взгляд Никонова, заметно возрос, поскольку названия музыкальных групп даже на английском языке написаны были без грамматических ошибок, а в одной из неприличных надписей общеизвестное слово из трех букв было заменено научным аналогом.

Но в трамвае, везущем нас в центр города, мы с Женькой не столько обсуждали надписи, сколько проблему перемещения во времени.

— Согласно научно-фантастической литературе вам нельзя встречаться со своими двойниками, живущими в наше время. Все литераторы, писавшие на эту тему, считают, что это крайне нежелательно, а быть может даже опасно. Почему это так — не знаю, ты лучше спроси у тех, кто это придумал, — говорил я. — Но и мне кажется, что видеться вам не надо. Ну зачем тебе встречаться с гражданином, который думает так же, как ты, поступает, как ты, любит и ненавидит то же, что и ты… Он знает все про тебя, знает всю твою подноготную, даже то, что ты никому — ни жене, ни лучшему другу — не говорил. Мало того, он знает про тебя даже больше, чем ты, поскольку прожил на тринадцать лет дольше тебя. Я не уверен, что встреча с таким человеком для тебя желательна. Конечно, он может предостеречь тебя от каких-либо ошибок, которые ты совершишь в твоей будущей жизни, но боюсь, что тебе это вряд ли поможет. Мне кажется, если вы все втроем попадете назад к себе, а я считаю, что это произойдет обязательно, то вряд ли вы вспомните про это свое смешное и фантастическое путешествие во времени.

— Почему смешное? — спросил Никонов.

— Потому, что нелепое. Конечно, заглянуть в свое будущее интересно всякому, но то, каким оно окажется, не знает никто. Вот ты заглянул всего-то на тринадцать лет вперед, и все, вся жизнь настолько изменилась, что ты, наверняка, чувствуешь себя не в своей тарелке. Вместо коммунизма страна строит загнивающий капитализм. Партии нет. Вернее, партий столько, что противно становится, и очень трудно понять, чего же они все хотят, кроме, как постоять у руля и поворовать из государственной кормушки. Да и в твоей личной жизни много изменений. Теперь ты — кандидат наук, но науки в России в таком загоне, что ты получаешь в два раза меньше меня — рядового инженера МПС. Ты женат, у тебя есть дочка. Я представляю, какой для тебя кайф знать в двадцать три года, что твоей дочери девять лет, особенно, если у тебя нет никаких воспоминаний об этом, да и воспитатель из тебя еще тот. Но с другой стороны, тебе повезло, что ты попал в это время, а не в какой-нибудь 2015 год. Там бы ты был дедушкой, а все твои приятели и коллеги были бы людьми преклонного возраста. Неплохо быть дедушкой в двадцать три года?

Евгений задумчиво молчал.

— Мне кажется, вы попали в будущее по какой-то ошибке, — заключил я.

— Знать бы, кто это сделал и зачем.

Я только пожал плечами.

Мы вышли из трамвая у Заречного рынка. Я как мог, объяснил новоявленным путешественникам во времени, что им лучше всего скромно молчать и прикидываться глухонемыми. А то ныне живущие граждане их сразу раскусят и будут считать, в лучшем случае, дураками, отставшими от жизни. Если же встретится им знакомый, то лучше говорить, что, дескать, долго болел и, как говорится, «что-то с памятью моей стало…» Предупредил их, кстати, что и география нынешняя тоже претерпела немало изменений. Ленинград теперь — Санкт-Петербург, а Горький — Нижний Новгород. Куйбышеву вернули название Самара.