Юрий Ижевчанин - Критический эксперимент 2033

А в Риме продолжались судебные процессы. Консул Сервилий, на которого давили и его невыполненные обязательства перед народом, и единодушное осуждение его мягкотелости со стороны круга сенаторов и близких людей, предпочёл вообще устраниться от дел по долгам, разбирая лишь имущественные споры примерно равных по положению граждан или дела о правонарушениях. Аппий же, несмотря на всё возрастающую ненависть народа, подогреваемую криками Гая Сициния, который теперь имел право высказываться и задавать вопросы, упрямо вёл свою линию.

Тем временем вольски осадили Эцетрию, которую считали теперь городом предателей. Не согласные с подчинением Риму открыли ворота, инициаторов сдачи Риму распяли, жителей немного пограбили в наказание. После этого вольски отправили послов в Рим, требуя вернуть земли Эцетрии и уйти из Свессы Помеции.

Дело в том, что в клятве, принесённой при заключении мира, не было обязательства вернуть Свессу Помецию после разграбления вольскам. Обычно это подразумевалось само собой: город отдан на определённое время и поэтому затем должен быть возвращён хозяевам. Но при уходе войска из Помеции консулы отпустили из армии десяток молодых наглых патрициев из рода Юниев и их клиентов. Эти личности, формально на свой страх и риск, обосновались в Помеции. Возвращающихся жителей они любезно приглашали жить под их защитой как римских подданных. Это возмутило всех соседей Рима.

Теперь сабины предъявили Риму требование вернуть вольскам незаконно занятые земли, а вольски обложили Помецию, пока что не начиная военных действий. Сенат объявил набор в армию.

Эбуций, придя на Форум, обнаружил, что в армию НИКТО не записался. Консулы пытались выкликнуть имена граждан, но те сразу отступали в глубину толпы, не отзываясь. Так же поступил и Эбуций, когда Аппий Клавдий назвал его имя.

Гай Сициний вопил:

— Власть патрициев незаконна! Пусть властвуют над собой! Юнии бесстыдно захватили Помецию, ведомые алчностью и коварством своим, в нарушение всех клятв, пусть теперь Юнии сами её защищают! Долой Аппия! Долой бесхребетного Сервилия!

Как слышал Эбуций и как подтверждали другие, Сициний поливал грязью перед народом все решения Сената, все приговоры Аппия, а в последнее время и все приговоры Сервилия. Сенаторы и консулы просто перестали его слушать: что ни сделаешь, он всё равно объявит злодейством. А народ всё более распалялся. Конечно, отцы возлагали вину за это на Сициния, но ведь и у них самих рыло было в навозе по самые уши…

Сенат начал бесплодные прения. Аппий предложил назначить диктатора, но сенаторы не решились на это. Сервилий предлагал уступить народу, но очень робко, и его тоже не слушали. Страх перед тем, чтобы остаться беззащитными, и свиная жадность — не отдать того, что уже лежит в твоей кормушке — разрывали на части ум сенаторов и не давали им ни до чего договориться.

Наконец Аппий, закрыв лицо тогой, сказал:

— Поскольку моя власть разрушена правом апелляции преступников к обществу таких же преступников, поскольку вы, отцы-сенаторы, не можете ни до чего договориться, и поскольку боги нас карают за то, что мы повели себя криводушно, я предлагаю согласиться на требования посольства сабинов. «De duobus malis minus est semper eligendum». (Из двух зол выбирай меньшее).

Юниев выпустили из Помеции даже без одной одежды. Теперь вольски почувствовали себя отомщёнными и успокоились на некоторое время. А Аппий продолжал гнуть свою линию и сгибать уже сломавшегося Сервилия.

Через два месяца Феликс вновь потребовал уплаты процентов, но платить было нечем. И за три дня до истечения срока полномочий, в свой предпоследний присутственный день, Аппий вызвал на суд Эбуция.

Рим бурлил. Дело в том, что в некоторых редких случаях Аппий отдавал должников не просто в кабалу, а в рабство заимодавцу. Это происходило, когда плата подёнщика в разы уступала процентам по долгу, и у закабалённого не было членов семьи и имущества. Формально закабалённый оставался гражданином и не мог быть продан, но практически заимодавцы частенько переуступали кабальных друг другу за соответствующую мзду, а некоторые даже продавали их подальше: пунийцам или грекам. Продажа морально осуждалась, но формально запрещена не была: ведь даже отец мог продать своего сына. Никто не отметил как важную особенность, что в обычных приговорах закабаления Аппий начал добавлять оговорку: право на долг и на кабалу не подлежит передаче другому лицу. Зато каждый приговор о рабстве вызывал возмущение народа и запоминался.

— «Crudelitatis mater avaritia est». (Жадность — мать жестокости), — прокомментировал Эбуций эти рассказы, когда плёлся на суд, не ожидая от него ничего хорошего.

Дело Аппия к Эбуцию оказалось шестым, и Эбуций извёлся, увидев, как пять должников были без лишних разговоров отданы в кабалу. Впрочем, он был не одинок. Народ волновался уже не глухо. А Гай Сициний сопроводил пять обвинительных приговоров своими вопросами:

— Не собирается ли неуважаемый консул всех плебеев отдать в кабалу?

— Как хорошо, что ты через три дня уходишь. Но сколько ты ещё зла успеешь сотворить! Этот твой приговор служит примером неправосудия.

Но почему неправосудия — это Сициний не потрудился объяснить.

— Этот человек проливал кровь за Рим, а теперь ты именем республики превращаешь его в раба.

Тут возразил Аппий, который презрительно игнорировал большинство реплик Сициния и других трибунов, отвечая: «Выслушано»:

— Я его не в рабство, а в кабальное служение отдал, нужно внимательно слушать приговоры!

Но Сициний продолжал комментировать каждый процесс:

— Этот приговор показывает, что в тебе и упрямство, и ум от осла. Тебе надо было бы называться Ассий, а не Аппий.

— Ты дождёшься мести народной, неправедный судья!

И вот настала очередь Эбуция. Здесь Аппий был тщателен. Он зачитал долговую расписку и добавления к ней полностью, привёл факты об уплате процентов и о просроченной уплате, что у должника больше нет имущества, дабы отвечать за уплату.

— Audiatur et altera pars. Следует выслушать и другую сторону. — сказал он и предоставил слово Эбуцию.

— Первое, что я могу сказать, что почтенный консул и одновременно заимодавец дал мне оружие для защиты Рима, прибавив: «Salus patriae suprema lex». (Благо отечества — высший закон). А затем добавил это оружие в долг. Так что он пытался обмануть республику, богов и меня.

— Уважаемый Квинт Эбуций Фефилий не потрудился, из презрения ко мне, произнести формулу принятия дара, после чего я был бы обязан произнести формулу дарения. Он лишь спесиво и кратко поблагодарил меня, что могут подтвердить четыре свидетеля, да и сам Эбуций, который известен мне как человек доблести, чести и долга, но спеси, несоразмерной его состоянию и положению, я уверен, не станет лживо клясться, что он соблюдал ритуал. «Velox consilium sequitur poenitentia». (За поспешным решением следует раскаяние).