Юрий Ижевчанин - Критический эксперимент 2033

Вторым — Гай Лициний, который поддержал коллегу. Третьим говорил Сициний.

— Плебеи! Свободный народ! Я понимаю, что «Via trita via tuta». (Проторенный путь безопасен). Но нужно помнить и то, что «Occasio aegre offertur, facile amittitur». (Удобный случай редко представляется, но легко теряется). «Ignavia est jacere, dum possis surgere». (Малодушие — лежать, если можешь подняться). Есть город Велитры, который плебеи завоевали своими жизнями и кровью, там сейчас почти никто не живёт. Займём его и будем независимы от всех.

Квинт сразу же представил себе, что будет, если выселиться в Велитры. Рим этого не стерпит, начнётся война, и придётся идти в подчинение к вольскам. А если стерпит Рим, не стерпят вольски. Но он решил пока этого вслух не высказывать, приберегая для решающего момента. А большинство собрания явно склонялось на сторону Сициния. У Квинта настоятельно требовали речи, и он, поднявшись на трибунал, сказал всего одно предложение:

— «Malum est consilium, quod mutari non potest». (Плохо то решение, которое нельзя изменить).

Эти слова решили исход голосования: большинство высказалось за то, чтобы подождать.

На следующий день, чтобы добыть еды, многие плебеи пошли убирать свои поля и забирать запасы из своих амбаров, заодно прихватывая поля и припасы патрициев. Вооружённых стычек не было, кое-где подрались с рабами и клиентами патрициев, но те, увидев полное численное превосходство и решимость плебеев, особенно не упорствовали и ушли максимум с подбитыми глазами и расквашенными носами. А в большинстве случаев дело ограничилось взаимной руганью. Несколько плебеев пришло из Города, несколько присоединилось к фуражирам. Так что народ благодарил двух трибунов за правильное решение.

В Риме сенаторы полностью растерялись. Они не знали, что будут делать ушедшие плебеи, а поскольку те не проявляли явной враждебности, бесконечно спорили, как к ним относиться. Пара патрициев попыталась послать отряды своих клиентов помешать фуражирам, а тут как раз очередь возглавить фуражировку подошла Квинту.

— Плебеи, это поле Публия Валерия Публиколы. Если желаете собрать провизию, идите на свои поля.

— Марк Валерий Публикола не чета предку своему. Тот даже дом свой перенёс к подножию холма, чтобы народ не думал, что он глядит на плебеев свысока, — улыбнулся Павел Канулей, пошедший в отряде Квинта. — Это компенсация за кабалу, в которую он обращал граждан, и за безжалостные проценты, которые он драл со всех.

— Уходите, иначе мы прогоним вас оружием до самого вашего лагеря, — сказал предводитель отряда, Постумий Публикола, сын сенатора. — И всех пленных заберём в кабалу для отработки убытков.

— «Ante victoriam ne canas triumhum». (Не кричи о триумфе до победы), — сказал Квинт, предварительно внезапным приёмом обезоруживший и скрутивший Постумия. — Если хочешь, я тебе руку сломаю. Не хочешь, прикажи своим: оставляйте своё оружие нам на хранение и присылайте раба за ним. А сами убирайтесь в Рим.

И Квинт нажал на руку. Постумий скрипел зубами, но не хотел отдавать приказ. А его люди, кроме троих, сложили оружие. Трое оставшихся присоединились к плебеям. После этого Постумий со слезами на глазах снял доспехи и поплёлся к Риму.

Второй отряд сразу отступил, услышав о сраме первого.

Так прошло ещё несколько дней. Сенаторы пребывали в полной нерешительности, не зная, как относиться к оставшимся плебеям. Ежедневно ещё несколько человек уходили на Священную Гору. А вдруг плебеи решат атаковать Рим, и оставшиеся в нём ударят патрициям в спину? В такой обстановке готовились выборы консулов.

В лагере Сициний каждый день подзуживал плебеев:

— «Non progredi est regredi». (Не продвигаться — значит отступать).

Два других трибуна просили Квинта выступить. Но тот отнекивался: «Unum habemus os et duas aures, ut minus dicamus et plus audiamus». (У нас один рот и два уха, чтобы меньше говорить и больше слушать).

Когда Аппий Клавдий возносил торжественную молитву по случаю выборов консулов, он неожиданно для всех добавил к ней слова: «domus divisa in se non stabit» (Дом, разделившийся в самом себе, не устоит). Избранные консулы Спурий Кассий и Постум Коминий получили от Сената наставление: попытаться решить конфликт мирным путём. Но как приступить к делу, они не знали.

А в домусе консуляра Авла Вергилия обстановка была достаточно напряжённая. Жена, конечно же, была недовольна появлением красивой рабыни, тем более, уже ставшей любовницей хозяина. Но её несколько примирило, что хозяин при ней дал рабыне приказ танцевать перед почётным гостями и на семейных праздниках, и если богиня Венера даст ей разрешение, приносить затем совместную жертву с гостями. Вуллию переименовали на этрусский манер в Велтумну. Она сразу же поклонилась хозяйке и попросила у неё разрешения поставить статуэтку Венеры на заднем дворе и ежедневно на восходе солнца и сразу после заката, если в этот день нет пира у хозяина, танцевать перед нею. Хозяйку, «ненароком» пришедшую посмотреть на танец, шокировало, что pater familia сидел в кресле и любовался нагой танцовщицей, которой он вернул лучшие из её драгоценностей и добавил к ним ещё пару подходящих к её коже и волосам. Но Велтумна даже не пыталась его соблазнять, а вот молодые клиенты, пара из которых стали играть на флейте и отбивать ритм на бубне, прямо пожирали её глазами и бледнели. После танца она, припав к статуэтке и помолившись, вдруг сказала: «Флейтист…» — «Спурий» — уточнил хозяин — «…может заболеть, умереть или загулять от сдерживаемой страсти. Богиня велела мне спасти его, если хозяин разрешит». Вергилий милостиво кивнул. Спурий бросился к Велтумне, но хозяин сурово одёрнул его: «Сначала помолись и принеси жертву. И при соитии помни, что ты жертву приносишь, а не похоть тешишь». За обедом Велтумна, одетая в скромное платье, прислуживала вместе с другими госпоже. Та сурово глядела на неё, и вдруг, когда хозяйка отошла в свою каморку, рабыня дерзко сказала:

— Не годится мне отбивать мужа у хозяйки моей. Если только богиня Венера не велит мне в некий день иного, не буду я сожительствовать с хозяином. Вот развлекать его, тебя, хозяйка, гостей его и твоих песнями и танцами я должна и буду. Но тоже в первую очередь как служение богине. Перед танцем я всегда молюсь. И богиня велела мне каждый день танцевать, пока я смогу это делать и пока ей будут угодны мои танцы.

Хозяйка нахмурилась и стегнула Велтумну розгой:

— Не говори так дерзко со мною! Так уж и быть, иногда я буду тебя спрашивать, не угодна ли Венере жертва мужа? Лучше пусть он с богиней будет, чем с той, которая готова ему и мне горе принести.

Танцовщица почти каждый вечер танцевала перед хозяином и его гостями или перед хозяйкой и её приятельницами. Матроны вначале осуждающе глядели на танец нагой танцовщицы, и одна из них даже подарила ей красивое широкое платье. Велтумна почтительно приняла его, спросив разрешения у хозяйки, а потом сказала: