Юрий Ижевчанин - Критический эксперимент 2033

— А теперь два вопроса о нынешней войне. Многие возмущены, что Волки римлян, бежавших к ним ради спасения, оставляли на милость врагов. Что ты скажешь?

— Мы ставили в свой строй и спасали тех, кто подходил в порядке. Трусов мы оставляли их участи и били, если они пытались сломать наш строй.

— Многие считают, что Волки уже почти не римляне. Большинство их ушло на Склон, а не помогают оборонять Город. Говорят даже, что твой Склон — это медленная и неуклонная вторая сецессия лучших из плебеев и что ты скоро создашь там свой город.

— А кто нападает на мародёров и разорителей и сдерживает их? Те, кто в городе, отсиживаются и грызутся между собой, а не обороняют Город. Начни Кориолан внезапно штурмовать его, не знаю, что было бы. Так что воюют и защищают Рим только Волки. А второе обвинение глупо.

— Ну что же. Ты ответил на все вопросы. Значит, мы вместе будем стремиться поддержать и укрепить благочестие римлян. Я — как слуга богов Рима. Ты — как слуга Бога Единого. Как я понимаю, гибель мира означает и гибель наших богов.

— Ты правильно понял. Пусть благоденствует наш мир, пусть благоденствуют Рим и его боги, пусть благоденствуют все народы, которые стоят за порядок, и их светлые боги вместе с ними. Вместе мы обойдём грозные пророчества. Они не только у Сибиллы. У друидов есть предсказания о гибельном поклонении Богу Единому, о «рабах божиих», врагах всего мира Божьего, о гибели мира из-за гордыни тех, кто вообразил себя венцом творения, сотворёнными по образу и подобию Бога Единого.

— И сколько времени ты проведёшь у нас, посол Бога Единого?

Вдруг перед Евгением разверзлась пропасть. Ведь прошло уже семь лет, а сделано отнюдь не всё. Он вздохнул и сказал:

— До смерти или почти до смерти.

— Второе хуже… — задумался Аппий. — Моя клятва о вражде теперь недействительна. Я поклялся враждовать с ничтожным плебеем Эбуцием, а не с послом Евгением Морталием. Если твой Бог отзовёт тебя, вернётся ли в это тело Эбуций?

— Да, вернётся.

— Это будет страшно и для твоей веры, и для моей, и для Рима. Будешь ли ты знать, что уходишь?

Евгений вспомнил всё, что ему было известно об исправителях, прислушался к внутреннему голосу и ответил:

— Не буду знать в единственном случае: если меня внезапно убьют. Иначе я сам буду решать, в какой момент уйти. А день назначит Бог.

— Тогда поклянись, Евгений Фламин, что, если ты решишь уйти, предупредишь меня или моего сына, или сына моего сына. Мы немедленно после твоего ухода убьём Эбуция. Так надо. И клятву вражды тогда я сдержу. А тебе, Евгений Морталий Расена Гладиатор Фламин, я предлагаю свою и своих потомков тайную дружбу между равными. «Amicus certus in re incerta cernitur». (Настоящий друг познаётся в беде). Она станет явной, если тебе придётся раскрыть своё настоящее имя. Я буду укреплять Рим через олимпийцев, сенаторов и патрициев. Ты — через плебеев и неведомого Бога. Я вижу, что до сих пор все мои действия шли на пользу тебе. Я лишил тебя имущества в Алусии, вырвал из недостойного тебя общества, дал тебе возможность показать своё красноречие, счастье, боевое искусство и мощь твоего Бога. А твои действия идут на пользу Рима.

Евгений усмехнулся, вспомнив, какими путями всё это произошло. Но ведь и на самом деле: получается, что Аппий ему помогал!

— «Amicitia nisi inter virtos esse non potest». (Дружба может быть только между благородными людьми). Я принимаю твою дружбу, — без сомнений и оговорок заявил Евгений и поклялся.

Исправитель вытер пот. Разговор проведён, предупреждений не последовало. Значит, гибельных ошибок не было. Единственно, чего боялся Квинт: что кто-то увидел происшедшее, созывает плебеев, они сейчас затеют междоусобицу, побоище, всё испортят. Аппий Клавдий, которому этот разговор тоже дался очень трудно, налил себе вина, позвал сына, взял с него клятву держать всё в тайне, пока Бог не разрешит Евгению открыть истинное имя, и передавать лишь сыну своему, и рассказал ему всё, что выяснил, попросив Евгения поправлять, если он что-то неправильно понял. Лишь затем он велел отпустить спутников Квинта и приказал вывести всех троих с почётом наружу. Это было необходимо: плебеи уже начали сбегаться к его домусу, и некоторых из людей Аппия как следует побили.

Весть о том, что Аппий хотел убить Квинта, разнеслась по Риму и ещё больше углубила пропасть между плебеями и отцами. Даже часть плебеев теперь считала, что лучше царь Кориолан, чем сенаторы. Слова Квинта о том, что в конце концов он с Аппием договорились о действиях против Кориолана, что Аппий поступил как патриот, заподозрив вождя плебеев в измене из-за его дружбы с Аттием Туллием и связи с Велтумной, но, опять же как патриот, убедившись в ошибочности своих опасений, отпустил его с почётом, воспринимались как попытки загладить конфликт ввиду внешней опасности. А Евгений подумал:

«Жаль, что в Риме нет тайной полиции. Аппий был бы идеальным шефом жандармов. Но что я мелю: здесь и полиции-то нет! Гражданское общество».

Вечером Евгения прошиб холодный пот. Он понял сразу три вещи. Первое: царь Аппий слишком умён и поэтому даже не допустил намёка на возможное предательство Квинта, прекрасно понимая, что этого нет. Но, если бы разговор повернулся по-другому, он использовал бы и этот намёк, и свои агентурные данные, чтобы натравить народ на Квинта. Второе: если бы Квинт сейчас, выйдя от Аппия, назвал бы своё настоящее имя, то Аппий поддержал бы его, народ, который в отчаянии ищет спасителя, сделал бы Фламина диктатором или, скорее, царём. Аттий Туллий сдержал бы слово и закончил бы войну, отведя войска. Кориолана ждало бы в самом лучшем случае второе изгнание. Третье: второе было бы победой Рима и Квинта, но полным поражением исправителя Евгения и гибелью его больного мира. Осталась бы военная секта типа митраистов, а Рим, судя по всему, не смог бы водворить свой порядок в Европе.

Сенат решил продолжить переговоры о мире и послал свою депутацию. Кориолан чётко изложил условия: все вольские города остаются вольскам, мир с ними на двести месяцев, единоличная высшая власть в Риме передаётся Кориолану. Ему предложили, что один из консулов назначит его диктатором. В ответ Кориолан потребовал пожизненного диктаторства, а не на оставшиеся три месяца полномочий консулов, отмены института народных трибунов и их помощников: плебейских эдилов. Впрочем, насчёт плебейских эдилов Кориолан показал, что не прочь поторговаться. Сенаторы ушли, а когда депутация явилась вновь, Кориолан прислал трёх эмигрантов с вопросом: «Принимают ли Сенат и народ все требования, высказанные на прошлой встрече?» После ответа, что нужно их ещё обсудить, депутацию отправили обратно, не допустив к полководцам.