Алекс Кейн - Дотянуться до престола [≈ Младенца на трон!] [litres]

Пожарский с пунцовыми от стыда щеками стоял перед царем и качал головой. Это что ж малец удумал-то?! Нет, совершенно невозможно делать ляхам столь унизительные уступки!

Он решительно шагнул к трону.

– Воля твоя, государь, выслушай. Ты, хотя и Божий посланец, но дите малое, и в делах сих несмышлен. Дозволь боярам самим рассудить, не дай свершиться срамному миру.

– Чего ж ты, Дмитрий Михалыч, хочешь? Чтобы длилось великое шатание? Народу и без того едва не в половину убыло, дык и еще столько же на поле брани положить?! Я, хотя и в малом теле, но именем Господа сказываю. И все наперед ведаю.

– Да неужто? – Рот у Пожарского приоткрылся сам собой. – Нешто ты будущность видеть могешь?!

– Вестимо. Откуда ж иначе я про бельских немцев услыхал? И все не так ладно, как ты, князь, себе мыслишь. Вон, новгородцы уже шведскому королевичу присягнуть вздумали. Сказываю – коли нынче не замиримся, пять годов землю кровушкой русской поливать будем – и все одно Смоленск и Чернигов ляхам уступим.

Честное, открытое лицо князя помрачнело, зубы сжались, на скулах заходили желваки. Было ясно, что его раздирают сомнения: можно ли положиться на слово царя-младенца? Верить ли?

Петр сел на свой мини-трон и протянул ему руку:

– Поди сюда, Дмитрий Михалыч.

Тот опустился на колени на ступеньку, и лицо его теперь было прямо напротив лица царя. Сжав его запястье, Петр проникновенно сказал:

– Верь мне, князь, я токмо счастия для земли Русской желаю. Господь мне порукой – ничего худого не учиню.

Пожарский долго смотрел ему в глаза, потом медленно кивнул:

– Не сумлеваюсь, государь. И да поможет тебе Бог!

Облегченно вздохнув, Петр продолжил:

– Так что ступай да на Боярской думе настояние о мире обскажи. Пущай кондиции готовят. А мы с тобой на помощь князю Черкасскому двинемся да пушки с мортирами прихватим.

Пожарский недоверчиво мотнул головой.

– Ужель ты, государь, самолично на Смоленск пойдешь?

«Чтоб я упустил возможность посмотреть, как воюют в семнадцатом веке? Как на моих глазах меняется история? Да ни в жизнь!»

– Пойду, князь. Город нам ох как надобен, опосля его сдачи ляхи посговорчивее станут. А как возьмем его, так и двинешься к ним с кондициями.

– Худой из меня переговорщик-то, государь. Ты лучше Иван Михалыча пошли, Воротынского.

Петр кивнул: боярин ему нравился. То, как он повел себя, узнав о проделках жены и шурина, не могло не вызывать уважения.

– Добро. Пущай зайдет, сам его наставлю.

Пожарский вдруг усмехнулся в усы, тепло и ласково глядя на царя.

– Чего ты?

– Прости, государь, – пожал плечами князь. – Все никак не могу привыкнуть, что малец такие умные речи ведет.

Представив, как выглядит со стороны карапуз, поучающий государственного мужа, Петр рассмеялся весело и заливисто. Его звонкому смеху вторил могучий хохот Пожарского.

Вот уже две недели, как Ермолай Пугало присоединился к войску Заруцкого. Не то чтоб его манила казачья вольница, нет. Он предпочел бы остаться в Москве, но кто-то из товарищей мимоходом упомянул, что видел в городе Акимку Рыжего и Николу Роговца, собутыльников, с которыми Ермолай вломился в тот проклятый вечер в дом девчонки. Эх, а ведь он надеялся, что дружки его сгинули в пламени смуты…

И, в общем-то, пес бы с ними, не один Пугало в смутные времена насильничал, и ничего, все забыто и быльем поросло. Но слух прошел, будто кто-то из людей Пожарского ищет виновников смерти этой пигалицы. Да так ищет, что всех готов наизнанку вывернуть. Видать, сестрой ему та деваха приходилась, или еще кем. А люди у князя серьезные – найдут как пить дать. И тогда уж Ермолаю несдобровать. Эти двое, хоть и были в тот вечер с ним, сами в насилии не замазаны, спали сладким сном на печи, пока он измывался над девкой. А значит, расскажи они обо всем – им ничего не грозит. А вот ему головы точно не сносить.

Ну почему это происходит именно с ним? Что за напасть?! А тут еще приятель рассказал, что Акимка в кабаке спьяну трепался, будто днями ему кучу денег отвалят. Как пить дать хочет его, Ермолая, продать! Аспид! Ладно, еще поглядим, кто кого.

Нет, так оставлять нельзя, решать надо. Если Рыжий и в самом деле с людьми князя Пожарского надумал встретиться, то надо его остановить!

Акимку он нашел быстро. Подстерег бывшего дружка возле церкви Гавриила Архангела в Мясницах, когда тот из трактира возвращался и… А что сложного? Один удар ножом – и нет свидетеля.

Но мысль об опасности прочно засела в голове. Коли Рыжий с людьми князя снюхался, так и Роговец может. Нужно и его туда же… к праотцам.

Несколько дней Пугало бродил по Москве, шлялся от кабака к кабаку, пытаясь выследить Николу, однако все без толку, не нашел. Но и забыть про бывшего приятеля не мог: звериным чутьем чувствовал, что Роговец для него смертельно опасен. Эх, кабы не люди князя Пожарского…

Пришлось Ермолаю податься на юг. Он собрал с полсотни самых отъявленных головорезов и двинулся к Заруцкому.

Атаман с войском все еще стоял в Воронеже, дожидаясь Краснобая. Казаки заняли все свободные терема, благо их было немало: многие жители покинули свои дома, едва услышав о приближении Заруцкого. Те, кто не поместился в воронежских избах, разбили шатры прямо на улицах, отчего город теперь походил на табор. Иван принял Пугало с распростертыми объятиями, дал под его начало сорок человек и сделал сотником.

Август выдался холодным, над городом низко висели серые тучи, по улицам гуляли стылые ветра, и Ермолай в ожидании похода на Москву поспешил занять небольшую избенку возле церкви Успения. Но вскоре стало известно, что Баловень со своим войском застрял где-то под Вологдой, и Заруцкий решил идти без него.

Неподалеку от нового жилища Ермолая, на берегу реки Воронеж, стоял небольшой трактирчик. Хозяин, Федька Ухарь, хоть и ограбленный, но не павший духом, из города не уехал и продолжал наливать казакам доброго вина. Те его старания оценили и теперь платили за штоф звонкой монетой. Пугало, как и многие другие, повадился туда ходить, коротая промозглые вечера.

За два дня до выступления, решив, как всегда, промочить горло, Ермолай отправился в трактир. Подойдя к старенькому, скошенному на бок домишке с наскоро намалеванной вывеской «Кружало [14] Кружало – в старину – питейный дом. у Федьки», он дернул на себя скрипучую дверь и ввалился в тепло натопленной комнаты. Завидев его, из-за прилавка подмигнул хозяин:

– Здорово, Ермолай!

– И тебе не хворать. – Пугало стянул с головы шапку.

– Озяб, небось?

– Да уж, студено. Где наши-то?

– А во-он, за печкой.

Но едва гость сделал пару шагов, как из угла послышалось:

– Ермолай! Пугало, ты, что ль?