В. Бирюк - Герцогиня

Он положил на стол металлический шарик. И толкнул его к княгине. Та резко накрыла шарик ладонью.

— Я, знаете ли, как-то путешествовал с кузнецом… мда… мальчиком-слугой… в молотобойцы меня… сами понимаете… а кушать было нечего… совсем…

— Ты понимаешь в чёрном металле?

Конрад кривовато вздохнул. И кинулся как в ледяную воду:

— Да. Чуть-чуть. Но… это тот же самый шарик. Что был… прежде. Там царапины…

Пауза затягивалась. Парень нервно сглотнул. Дурак. Разболтался. Похоже, что выйти живым от этих страшных схизматов…

— Шестнадцать ливров в год. С сегодняшнего дня.

— Я буду счастлив служить Вашему Высочеству.

Подождал. Его не поправили. До свадьбы оставалось меньше сорока дней. И всё меньше препятствий. Живых.

Мне известно о ещё двух применениях единственного экземпляра этого оружия. Пару лет спустя, когда Ростислава выросла и окрепла, когда её положение укрепилось, а возможности расширились, я послал ей коллекцию пневматов с вспомогательным оборудованием и инструктором. Девочке пришлось отказаться от котт с их плотно шнуруемым рукавом, а переход на свинцовые шарики обеспечил производство боеприпасов на месте.

Фон Зейц оказался одним из первых и весьма успешных агентов Ростиславы из туземцев. С удовольствием давил старую аристократию, проявляя недюжинный ум, изобретательность и хладнокровие. Сделал прекрасную карьеру. Я с ним никогда не встречался, но всегда испытывал уважение. Подобное тянется к подобному: весьма необычные, в тамошних местах, русские княгини привлекали к себе необычных, ярких, талантливых людей.

Ростислава училась. Разному. Латыни и убийству, математике и плаванью.

— Ростя, ты умеешь плавать?

— Плавать? Господин хотел сказать "купаться"?

— Понятно.

Утром, ещё до рассвета, "Ласточка" осторожно выплывает в Волгу. Ростислава в простой рубахе босая присутствует при постановке парусов. Дали и шкот потаскать, и штурвал потрогать. Полный восторг. Парни изображают из себя старых морских волков, а она смотрит на них совершенно влюблённо. Мда… Раздражает.

Подзываю на корму, завязываю на щиколотке пеньковую верёвку.

— Знаешь как учат щенят плавать?

— А? Ну… кидают в воду и, если выплывут…

Толчок в грудь. Ростислава ахает и спиной падает за борт. Рулевой вскрикивает, открывает рот и… садится на место. Матрос от мачты кидается к корме:

— Человек за бортом!

— Стоять! Где ты видишь человека? Девка.

Внимательно разглядываю взволнованного, мгновенно смутившегося парня:

— Вот поэтому капитан — он (киваю на рулевого). А ты — матрос.

В метрах пяти за кормой медленно идущей "бермудины" выныривает голова Ростиславы. Беспорядочно машет руками, выплёвывает заглоченную сдуру воду. Едва она начинает издавать звуки, тяну верёвку. Девчонка пытается инстинктивно держаться в воде вертикально — верёвка переворачивает её, утягивает под воду. Снова панически болтающиеся ручонки на поверхности и снова вытягивание каната. С третьего раза она догадалась ухватиться за верёвку. Задыхающаяся, захлёбывающаяся, была подтянута к борту, ухвачена за одежду и вытащена на палубу. Где, встав на четвереньки, принялась блевать за борт, содрогаясь и выворачиваясь всем телом.

— Ты испугалась.

— Ы-ы-ы…

— Хотя обещала "никогда-никогда".

— Ы-ы-ы.

Раздеваю, вытираю, отношу в каюту, заворачиваю в свою старую рубаху. Она, прижавшись к моему боку, вволю наплакавшись, согревается, затихает. Отлежалась бы, отоспалась, собралась бы с силами… Время уходит.

— Повторим?

— Нет! Нет!

И, вздохнув и всхлипнув:

— Как будет угодно господину.

Стащив с себя и с неё рубахи, вывожу на палубу. Солнышко взошло. Греет. День будет жаркий. Подвожу к борту, показываю, рассказываю, присев на корточки, о блоках. Она внимательно слушает, нагибается. И ойкает, сразу присев: таким вздохом нашей команды "мореплавателей" можно наполнять паруса фрегатов. А взглядами кипятить котлы пароходов.

Сидит рядом, вся красная, слов не слышит.

— Ты снова боишься?

— Нет! Просто… ну… стыдно…

— Тебе стыдно слуг? А собак, птичек, ангелов божьих…?

Она вздыхает, багровеет. И снова встаёт "в наклонку".

— Эй, на руле! Не спать! Дерева валять собрался?!

Рулевой так увлёкся зрелищем, что чуть не загнал яхту в береговой мыс.

— Вот видишь: тебе достаточно просто встать правильно, а я чуть не потерял целый корабль. По пристани прогуляешься — пол-флота на дно пойдёт.

Ещё красная, но уже улыбается. Отвлекаю внимание деталями крепежа рангоута и, когда она уже успокоилась, негромко требую:

— Не поворачивайся. Наш матрос. Сидит на борту. Подойди сзади. Улыбнись. Пни ногой в спину.

— Но… он же свалится в реку!

— Он умеет плавать. Тебе будет полезно посмотреть. В помощь кинешь конец.

— "Конец"? Чего?

— Вон там — бухта… э-э-э моток. Верёвки. Кидай изо всех сил.

— А… а за что? Ну… пнуть?

— За то. Что ты так решила. Княгиня выкинула в реку не понравившегося ей слугу.

— Но… Он же… хороший.

— Он смотрит на тебя. С вожделением. Мне не нравится. Достаточно?

Не понимает. Поняла. Расцвела.

— Тебя… тебе это… ты… заметил?

Вот так, радостно подошла к парню на борту, встала рядом, спросила о причине всплеска посреди реки, и когда тот, совершенно одурев от вида, от близости нагих девичьих ляжек… и всего… ну… между, выше и рядом… перед носом… машинально отвёл глаза — пнула. Парень только булькнул. Без звука.

— Человек за бортом!

— Вот теперь ты прав. Только не уточнил: глупый человек. Который вздумал пялиться на мою девку.

Ростишка, чуть ли не с хохотом кидает канат. Не долетает, но матрос уже "охолонул", глотнув волжской водицы. Вспомнил производственные навыки, догнал сажёнками конец. Вытаскиваю утопленника на борт. "Морские выражения", готовые сорваться с его языка, умирают, не покидая прямой кишки. Видимо, от предупреждающих гримас шкипера за моей спиной.

Укладываемся на ряднине перед мачтой — загораем. Совершенно не людское занятие: никто в "Святой Руси" не загорает. А уж женщина из вятших… этого не может быть никогда. Загорелая княгиня — визуальное выражение тотальной военной катастрофы. Разгром, набег, полон… Бедствие.

Она лежит рядом, закинув руки за голову, раздвинув коленки навстречу поднимающемуся солнцу, чему-то улыбается с закрытыми глазами.

— Солнышку радуешься?

— А? Да. Нет. Оказывается, я могу нравиться.

— Что удивительного?

— Раньше… такого не было. Все либо кланялись, либо в пол смотрели, либо… как на курёнка, когда ему голову скручивают.