Владислав Савин - Зеркало грядущего [litres]

– Ну, товарищ Пономаренко, это же уже просто демагогия, – почему-то повеселел Ефремов. – Договориться можно до чего угодно, но этого я как раз не говорил – это первое. А второе – я говорил как раз о том, что для построения настоящего коммунистического общества, изображенного в «Туманности Андромеды», инстинкт эгоизма как раз необходимо победить – и я считаю, что это возможно, путем воспитания. Конечно, куда легче было бы бороться за построение коммунизма, если бы эгоизм был не естественным инстинктом, а чем-то совершенно чуждым человеку – но, увы, стоит воспринимать человека таким, какой он есть – этот инстинкт присутствует в каждом из нас… как бы ни неприятно было в этом признаваться…

Что же касается «инстинкта собственности» – то его как раз нет. Возможно, вы под ним понимаете именно эгоистический инстинкт?..

Согласно Энгельсу, «Происхождение семьи, частной собственности и государства», собственность как раз не была присуща, а возникла в относительно недавний исторический период. До которого же были десятки и сотни тысяч лет жизни первобытным коллективом – когда выживали те племена, члены которых были больше склонны к взаимопомощи, чем к индивидуализму. И это в нашей наследственной памяти поколений закреплено. Причем хочу заметить – это не противоречит тому, что и эгоизм в ней закреплен тоже. Вот такая вот диалектика – и эгоизм, и понимание необходимости взаимопомощи дополняли друг друга.

– Товарищ Ефремов, про первобытный коллектив – это, кажется, из «Лезвия бритвы», написанного вами там, – усмехнулась Анна, глядя на Ивана Антоновича, будто сверху вниз. – Вы настаиваете на вашей гипотезе о существовании так называемого первобытного коммунизма? Когда в первобытном роду или племени было «один за всех, все за одного», но пришла цивилизация с институтом частной собственности и все испортила?

Ефремов кивнул:

– Иначе и быть не могло. Конечно, бывали исключения, отклонения, и говорить следует лишь о тенденции в целом – но иначе человечество бы просто не выжило.

– Увы! – ответила Лазарева. – Факты говорят обратное. Опираясь на реальные наблюдения над поведением высших приматов, – но вряд ли у австралопитеков или питекантропов было иное, чем у шимпанзе и макак. В обезьяньем стаде четко отмечена иерархия, близкая к тюремной – выше всех «альфа», самый крутой самец, вроде пахана, затем идут «беты», его приближенные и бойцы, как на зоне блатари, и так до «сигм», самых бесправных, которым одни объедки доставались, и самки тоже были не все со всеми по симпатии и хотению, а строго по иерархии, сначала в гарем к «альфе», которыми он побрезговал – к «бетам», и так далее, ну а «сигмам» вообще ничего, и конечно, мнение самок никого не интересовало. Вы это назовете первобытным коммунизмом?

– Анна Петровна, а почему вы решили, что общественная организация людей должна была походить на общественную организацию даже высших приматов? – ответил Ефремов. – Полагаю, что вы просто предположили, что это так, не опираясь на факты, – и ошиблись. Да, действительно в обезьяньих стаях, кстати, как и частенько в стаях менее развитых млекопитающих, положение именно таково. Но в сообществах первобытных людей уже действуют не только биологические, но и социальные законы. Конечно, нельзя все сводить только к первобытному коммунизму. В разнообразных первобытных обществах Земли – тех, которые уцелели к тем временам, как их стали исследовать этнографы, наблюдается довольно широкая градация отношений: от строгой иерархии, выстроенной вокруг единственного вождя, до полного социального равенства всех в племени – последнее, как считается, более характерно для первобытных сообществ, живущих в достаточно простых условиях жизни – достаточно пищи, мало естественных угроз. Но в обществах, попавших в суровые условия, напротив, развивается жесткая иерархия. Но все же есть мнение, что изначально нашим первобытным предкам был более присущ именно первобытный коммунизм, так что Энгельс тут оказывается прав.

Ну, а обезьянья стая – далеко не коллектив, это все же именно животные, хоть от них и произошли когда-то люди. Функции совместного труда у них нет – лишь едят то, что само выросло. Нам трудно сейчас судить об общественных отношениях австралопитеков и питекантропов, но человек современный, то есть кроманьонец, сформировался, как считается, около сотни – двух сотен тысяч лет назад. А человек-неандерталец – еще раньше. И по многим данным, у древних кроманьонцев вообще был матриархат – что с вашей гипотезой совершенно не стыкуется.

– Могу вернуть вам ваш же аргумент, Иван Антонович, – Лазарева отлично умела держать удар, – если, согласно вашим идеям, изложенным в «Лезвии бритвы», в нас и сегодня заложена генетическая память тех поколений, то и неандертальцы также имели этот багаж, унаследованный от предков-обезьян.

– Как раз наоборот, – тут же ответил Ефремов. – Полагаю, генетическая память должна распространяться только на предков с аналогичным же генотипом. Современный человек-кроманьонец может хранить в себе память своих предков-кроманьонцев – но не более ранних питекантропов, австралопитеков и так далее – ведь у них сам генотип был другим. Точно так же и неандертальцы могли хранить генетическую память предыдущих поколений неандертальцев, но не более ранних видов-предшественников. Также исторический срок, лежащий между обезьянами и неандертальцами, попросту на порядок больше того, что лежит между нами и самыми первыми кроманьонцами – людьми нашего вида.

– Положим, в геноме современного человека наука обнаружила… вернее, еще обнаружит от одного до четырех процентов «неандертальских» генов – это варьируется у разных народов, – ответила Лазарева, – но вы правы, насколько я поняла представленные мне материалы, исследования проводились прежде всего в зоопарках, с подтверждением на природе. Однако там было замечание, что отмеченная иерархия проявляется в большей степени там, где больше пищи и меньше хищников. И был такой хороший фильм «Обезьяний остров» об эксперименте с шимпанзе – где четко замечено главное отличие приматов от людей: они не умеют объединять усилия ради коллективной работы, как, например, слишком тяжелый камень вместе подвинуть, под которым сладости лежат. Впрочем, если этот вопрос оказался вдруг принципиальным, то мы можем информацию собрать по отсталым народам, что еще живут как при палеолите.

– При неолите, – поправил Ефремов. – Те народы, которые еще живут при каменном веке, все-таки уже перешли в его высшую стадию – обычно занимаются земледелием и скотоводством, а не собирательством.

Кунцевич усмехнулся.

– Я сказал что-то смешное? – нахмурился Ефремов.