Виктор Тюрин - Свой среди чужих [litres]

«Отходняк пошел».

Со мной это было уже много раз, так что симптомы мне были известны, как и то, что спустя пять-десять минут приду в норму. В очередной раз коса смерти прошла над моей головой. Я слышал вопросы, но не отвечал на них. Вместо меня отвечали десантники. Спустя минуту сквозь солдат, окруживших нас, пробились офицеры. Мне было плевать, кто из начальства там прибыл, поэтому даже не повернул головы в их сторону. К этому же напряжение уже стало спадать, но ее место сразу заняла усталость, тяжелым грузом навалившаяся на мои плечи. Захотелось спать, глаза слипались, и я слышал голоса, как сквозь вату.

– Где немецкий полковник?! – раздался чей-то голос.

Ему указали на тело в белом маскхалате, прислоненное к стенке окопа.

– Чего рты раззявили, мать вашу?! – заорал прибывший начальник на солдат. – Его срочно в медсанбат! Лейтенант Тараторкин!

– Я, товарищ майор!

– Лейтенант, головой отвечаете за пленного! Вы меня поняли?!

– Так точно, товарищ майор!

Среди солдат началась легкая суматоха, которая всегда бывает при неожиданном появлении начальства.

– Макеев! Возьми людей и сопроводи разведчиков на КПП!

– Слушаюсь, товарищ майор!

Меня потрясли за плечо, а потом, когда встал на ноги, какое-то время вели по траншеям и переходам. Оказавшись в теплом помещении, я почти заснул, как меня растолкали и сунули в руки миску с парящей кашей и кружку с горячим чаем. Второй раз меня разбудил какой-то сержант.

– Товарищ. Товарищ, просыпайтесь. Вас там вызывают.

Мне очень хотелось послать его подальше, но я пересилил себя, встал, а затем вышел за ним в темноту. Спустя минут пятнадцать мы, наконец, добрались до барака, где жили контрразведчики. В помещении было тепло и сухо, благодаря двум железным бочкам, стенки которых отсвечивали багрово-вишневым цветом. В углу барака лежала приличная поленница дров. Четыре топчана, стол и два стула. В стенку вбито несколько гвоздей, изображавших вешалку. Освещение барака составляли две коптилки и отблески огня из самодельных печек. В тусклом, колеблющемся свете сидело двое незнакомых мне офицеров. Капитан и младший лейтенант. До моего прихода о чем-то оживленно говорившие, при виде меня они встали.

– Лейтенант Звягинцев, – представился я.

Я чертовски хотел спать, поэтому не собирался придерживаться всех правил субординации, только вот капитану это явно не понравилось, и он только открыл рот, чтобы начать воспитывать меня, но наткнувшись на мой жесткий взгляд, похоже, передумал.

– В отношении тебя, Звягинцев, у меня строгий приказ. Из этого барака – ни ногой. Только по нужде. Еду будут приносить тебе сюда. Младший лейтенант Васильев будет находиться постоянно с собой. Все ясно, лейтенант Звягинцев?!

– Так точно, товарищ капитан! А что с формой? Или мне так и ходить в немецком обмундировании?

Капитан на секунду задумался, а потом отчеканил:

– Разберемся.

– Как скажете. Тогда я ложусь спать. Какой топчан свободный?

Следующие три дня я только и делал, что спал, ел, отвечал на вопросы следователя и играл в карты с младшим лейтенантом Васильевым. Товарища Василия, а вернее майора Васильченко, как он мне представился, видел только раз, на самом первом допросе. Он немного послушал, а затем ушел.

Следователь сухо и по-деловому вел допросы. В большей степени его интересовали два момента. Мое нахождение в немецком тылу, что я там делал, а также где находился в момент бегства второго пленника. То, что получил врачебную помощь и находился в немецком госпитале, я скрыл, рассказывая, что прятался от немцев и шел двое суток к деревне, где жил староста – партизанский связной.

– Насчет побега пленного могу сказать только то, что говорил раньше. Так как нас обстреливали со всех сторон, я лежал, как и все, лицом в снег.

– Вы, опытный разведчик, так себя вели?! Не верю!

– Не верите мне, товарищ лейтенант, спросите у других товарищей. Все они тоже опытные разведчики.

– Спросили и знаем, что вы неоднократно вели дружеские беседы с гитлеровским подполковником, который каким-то образом сумел сбежать. Нетрудно свести эти два факта вместе. Или вы так не думаете?

– Слово «неоднократно» здесь не проходит, так как мы с ним говорили только два раза. И говорили с ним только о французском Лувре и о картинах.

– О чем? Каком-таком лувре?

– Лувр – это художественный музей в Париже.

После моих слов лейтенант ожег меня злым взглядом. Шибко умный? Ничего! В его глазах читалось: дали бы мне тебя обработать по-настоящему, часа так на два, и ты бы у меня в ногах валялся, прощения просил со слезами на глазах!

– И вы дважды говорили с ним о его посещении музея?! Да это просто смешно!

– Мы говорили с ним о картинах и художниках.

– Ах, о картинах и художниках?! Ну, тогда понятно, – с издевкой произнес следователь. – Тогда мне интересно знать, почему вы в таком случае не стали разговаривать с фон Клюге?! Хотя бы о тех же картинах.

– Зачем? Чтобы вы меня сейчас спрашивали: о чем я говорил с немецким военным разведчиком?

Я улыбнулся, а лейтенанта просто перекосило от злобы.

– Не рассуждать!! Отвечать только на поставленные вопросы!! – заорал он.

Я промолчал, продолжая улыбаться. В этот момент в барак зашел Васильев.

– Идет допрос!! Выйдите, младший лейтенант!! – заорал на него выведенный из себя следователь.

– Мне что, свои папиросы даже забрать нельзя? – спокойно спросил он.

Следователь понял, что зашел несколько далеко, и поэтому уже спокойнее сказал:

– Васильев, забирай свои папиросы и проваливай! Видишь, я работаю!

Тот неспешно подошел к своему топчану, достал из-под подушки пачку папирос, потом повернулся к следователю и сказал:

– Что ты работаешь – не вижу, зато слышу, – после чего пошел к двери.

Дверь за младшим лейтенантом закрылась. Следователь с минуту смотрел на раскрытую папку с бумагами, потом помял несколько раз руками лицо и сказал уже спокойным голосом:

– Расскажите мне, что вам рассказал немецкий подполковник. Все подробно, до мелочей. Я слушаю.

За все время я подписал девять протоколов допросов. Самые большие сомнения, как я мог понять, у следователя вызывало мое нахождение в тылу у немцев, хотя при этом он сам прекрасно понимал, что завербовать человека за двое суток, а затем снова забросить его уже агентом практически невозможно. Когда, в конце концов следователь понял, что ходит по кругу, допросы прекратились. На четвертый день утром вместо следователя пришел майор Васильченко. Так уж случилось, но я впервые увидел его без головного убора. У него оказалась гладковыбритая голова, придававшая ему строгий вид. Майор, усевшись за стол, некоторое время пристально смотрел на меня, потом сказал: