Максимилиан Раин - Внук Донского

— Погодь те лоховати, Понтя. Баламошка тартыжити горазд, да песни потешны пети. Готов полтиной поступитися, иже поскору погонят его со двора, — со смехом ответил ему Онуфря.

— Не ты ли мнил благохитренным боярина Единца. Днесь он в порубе сидит, — не согласился с ним Понтя.

— А ты, возгря зелена, смолкни. Егда долг возвратишь, ноли глаголь. Вот схолоплю тя, бо холопы войны требны будут ми, — внезапно вызверился круглолицый.

Молодой вой обиженно умолк. Разговоры перекинулись на мелкие нерешённые проблемы их воинского коллектива. Я дальше не слушал своих новых знакомых, напрягая ушные раковины в сторону соседнего стола. Четверо подростков там с жаром обсуждали желание Мирона получить работу придворного музыканта. Эти вакансии, по словам моих слуг, были полностью заполнены. К тому же холопами. На всех низших, работных местах во дворце трудились холопы. Приглашать свободных людей со стороны и оплачивать труд дензнаками княжеским дьякам не желалось. Вот такая тут царила феодальная экономика.

Выходит, братьям-музыкантам надоело слоняться бездомными по городам и весям. Решили осесть в Галиче. Треша не радовался пожеланиям старшего брата, но против его авторитетного мнения не возражал. Как я понял, на решение Мирона отчасти повлияла невероятная красота мелодий, услышанных от неизвестного бродяжки.

— Найти бы сего мальца. В ноги бы ему сверзился. Несмь студно в казанники к нему пошед. Лады ведае ми паче. Талант ему вещий дан горний.

Ждан зачем-то захотел побахвалиться перед приятелями своим новым житьём-бытьём. Делать ему с Устином почти целый день ничего не надо:

— У княжича служба не тяготна. Дненощно лежати мочно и брюхо чесати. Присно есмо в порти доброй, в чоботах, сыты и с крышей над главой.

Но когда Мирон принялся упрашивать оказать протекцию у княжича для него и брата на место личных музыкантов, резко поменял полюса и принялся почему-то меня обливать помоями. В переносном смысле, конечно:

— К монахам ездит и библы паскудны тамо чтит. От тех библ порные разумом сокрушаются, а отроки тем паче. Люди бают, иже княжич филином сотворяется, инде собакою, аще преди сей потворы рудь людску сосе. Мы с Устином обнощь не спим, дабы он не достал нас и рудь не высосал.

— Страсти кои! — ужаснулся Тренька, — Я бы тея господина за версту отекал.

— Истинно сие, — согласился Ждан и продолжил хаять меня, — Челядинцы баяли, велел се желудей насобирати и сопряжити, дабы их вкушати. Все в хоромах глумятся над ним отай. Баламошкой кличут…

Совсем зажрались, лакеи чёртовы, охерели от безделья. Ничего, доберусь ещё до вас. Я от возмущения даже пропустил шлепок по затылку от соседского воя.

— Почнул наш баламон? Пей с нами за мужей доблих, главы сложаху.

Вои деловито разлили дорогущие напитки по кружкам. Дружно стукнулись. Затем ещё раз. Само собой пришла пора рассказам о ратных делах. У каждого их оказалось не на одну жизнь. Даже самый молодой Ферапонт, пьяно ворочая языком, поведал братве о нескольких своих подвигах. Вои все были из одного подразделения во главе с десятником Никодимом Ряпа. Среди пьяного ора бородатых глоток позабылось все мои горести и то, ради чего я сюда пришёл. Сам тоже подключился к параду бахвальств и принялся рассказывать о своём боевом прошлом на Кавказе. Бойцы приняли мои разглагольствования благосклонно и договорились завтра с утра встретиться на вокзале и купить билеты на югА, порезвиться в горах с ваххабитами.

Обычно после хорошего выпивона, сдобренного приличным закусоном, неизбежно начинается слезосшибательный шансон. Мужики заныли что-то тягомотное с таким дебильным сюжетом, что нужно упиться в хлам, или сильно ушибиться головой, чтобы хоть что-то понять. Основную партию вёл молодой Понтя, мужики ему только подвывали.

В песенке этой рассказывалось, как некая княгиня бродила по горам. С камня на камень прыгала. Ну и допрыгалась, наступила на лютого змея. Змей тот реально лютейшим оказался — взял, да и изнасиловал несчастную. Тут и беременность нарисовалась как положено, через девять месяцев. На десятом месяце ребёнок прямо из чрева начал ей предъявы кидать, чтобы она, то есть княгиня, выковала ему стопудовую палицу. Грудничок змею мстить собрался, отцу родному. Какие конкретно обвинения инкриминировал ему сынулька, по тексту не было понятно. В общем, бред бредячий. Какие мухоморы тут потребляют? Я фэнтези тоже люблю иногда почитывать, но какой-никакой здравый смысл всё-таки должен присутствовать. Можно было бы, конечно, слова мимо ушей пропускать, если бы хоть какая-то мелодия намечалась, хотя бы тупой ритм. А так, ни в лад, ни в склад, поцелуй корову в… духовность.

Военные мужики вдруг стали ко мне приставать и требовать исполнения песни. Что их там снизу укусило? Решил не отказываться и порадовать новых знакомых своим творчеством. Из песенного арсенала далёкого будущего, который более-менее помнился и соответствовал стилистике нынешнего времени, выбрал "Полюшко-поле". Ладонями по поверхности стола отбил ритм, будто стук копыт коня.

Лучше бы не пел, чесслово. Суровые вои пришли просто в экстаз, слезами изошлись и целоваться хором полезли. Твоюжмать! Сопротивляться слюняво-волосатым мужланским поцелуям прямо в рот, сил у ребёнка, сиречь у меня, всего из себя пьяного-несчастного, не нашлось. Я только протестующе похрюкивал.

— Паря, ты почто таил от нас сию лепость преду? — кто-то укоризненно высказался.

Заставили песню на бис исполнить. Что оставалось делать? Проорал её снова своим мерзким ребёночьим голоском. Оглянулся как-то назад и наткнулся на стоячие от изумления глаза гудков и ужаса у кое-кого.

— Братухи, и вы сюда набежали! — деланно изумился ответно.

— Гой еси, дивны Димитрие! — радостно завопил Мирон, — Я же искал тя.

— Тащи тогда сюда свой струмент, — распорядился в его сторону.

Инструментов у гудцов не оказалось, но они здорово помогли голосовыми связками. Жадный до потех народец в харчевне обступил наш столик. После исполнения люди стали проникновенно благодарить меня за песню, в том числе монетками на стол. Я дал знак Мирону и Трене, чтобы деньги прибрали. Не пропадать же добру.

Вдруг появились несколько городских стражников. Я оставался спокоен. Городская стража подчинялась ведомству внутренних дел, а, значит, дьяку Варфоломею. Единец ведь отстранён от руководства, если за сегодня ничего не переигралось. Мирон выставил перед собой выданную обельную грамоту, словно оберег. Старший взял свиток, прочитал и вернул ему обратно, и всё равно велел нам собраться и следовать за ними. Опять — двадцать пять! Как же тяжело обретаться в этом времени!

— Пошто от нас Макашку ятите? — возмутился кряжистый старшой.