Владислав Савин - Красные камни [litres]

Тот, кого звали Странником

Ну, вот и все. Приговор вынесен. Хотя был очевиден и раньше – смерть!

Следователь орал: «Ты где был, сволочь, когда наш советский народ с фашизмом сражался?» И то же самое, наверное, сказало бы подавляющее большинство тех, кого именуют «советским народом». Забывшим слова Ленина, что победа, ведущая к укреплению антинародного эксплуататорского режима, это во всемирно-историческом плане поражение, – ну а поражение, со всеми тяжкими последствиями и жертвами, но вызвавшее в обществе прогрессивные изменения, это победа. «За веру, царя, Отечество» – «За Родину, за Сталина, за коммунизм». Кто из русских мыслителей сказал, что «я люблю мою страну, когда она страдает и в ней проступают черты мадонны, – а в торжестве казенных побед она становится похожей на вульгарную базарную бабу». И самое гнусное, что культ Победы – ну как же, нагнули всю Европу, вышли аж за Рейн! – в глазах толпы соединился с мудростью Сталина: значит, правильно перед войной затягивали пояса, ради новых заводов и оружия, и справедливо истребляли будущих скрытых врагов. Ну, а теперь, когда толпе кинули (и продолжают кидать) еще подачки, вроде отдельных квартир, дозволенных дач, собственных автомобилей и вообще повышения благосостояния – «такую массу навоза на одни вилы не поднимешь», как герой Горького сказал. Имел честь Странник быть знакомым с Буревестником Революции – и на его примере видел, как бывший босяк-пролетарий без всякого отторжения принял барскую жизнь, слаб человек, что поделать, так и норовит свернуть с правильного пути туда, где сытее.

Меня обвиняют в предательстве. Испанию вспомнили – там в мои обязанности входили прием и распределение советской помощи, оружие в первую очередь, но не только оно. И даже не только от СССР – тогда и на западе хватало тех, кто помогал «антифашистам», Народному фронту. Который, при ближайшем рассмотрении, был клубком пауков в банке – анархисты, троцкисты из ПОУМ, каталонцы, баски, еще куча течений помельче – и грызлись между собой иногда с еще большим озверением, чем с Франко. Понятно, что СССР был заинтересован усиливать в первую очередь коммунистов, но и прочим надо было что-то подкинуть, иногда из тактического интереса, да и просто ради приличия, а то не одобрили бы, если все одной Долорес. А с прямыми поставками из Одессы в Картахену были проблемы, франкисты на море оказались вполне боеспособны, да еще и итальянцы с немцами вели себя так, что иногда только до стрельбы не доходило, и не нашему ЧФ тогда было с Супермариной тягаться. Потому что-то шло через Францию или Португалию, под видом мирных грузов, что-то под нейтральными флагами (особенно в Страну Басков, на северный фронт). И я, с правом решения на месте в интересах СССР, держал в руках все ниточки, знал не просто много, а очень много. И видит бог (вот ведь, нахватался от папистов их риторики), тогда я служил честно, о предательстве не помышлял. Но когда пришел срочный вызов в Москву – всем известно было, чем это обычно заканчивалось в тридцать седьмом. А очень хотелось жить, даже не ради банальной обывательщины, а в качестве одного из тех немногих, кто видит угрозу сталинской диктатуры, кто несет в себе шанс на будущие перемены. Да, пришлось заплатить – иначе бы меня не приняли, – заплатить не деньгами, а информацией. Но ведь среди тех, кому не повезло, не было граждан СССР… ну почти не было. И на то война, чтобы люди гибли за будущую победу.

Слова обвинения: «Предатель, ренегат, называющий себя истинным коммунистом, а что он, после своего дезертирства, сделал для провозглашаемой им самим победы мировой революции? Не поднял ни одного восстания, не выиграл ни одной войны, а лишь вредил СССР, причем базируясь на вражеской территории – то есть сами господа капиталисты его опасным не считали». И промолчать в ответ значило признать его правоту – но слова (сказанные когда-то Лениным), что национальные территории, границы, интересы не имеют никакого значения в эпоху классовых боев, вызвали в зале нездоровое возбуждение и шум. И тут же журналисты все записывают – завтра в газетах появится, как очередные враги народа продавали Отечество за тридцать сребреников. Вы все обыватели, а не коммунисты – настоящие же коммунисты здесь, на скамье подсудимых сидят!

Я, еще Витька Косырев, и еще шестеро из числа самых доверенных. И Сергей Линник – дважды дурачок. Первый раз – когда все провалил, затеяв идиотский диспут, и всех за собой потянул, и меня тоже. Второй же раз – уже на суде, услышав, на кого я работаю, сначала поверить не мог, а затем бросился и хотел меня придушить, спасибо, охрана оттащила. И еще своим последним словом речь толкнул – виновен, расстреливайте, но не за предательство, я Родину не предавал, как этот!.. Забыл слова Маркса, что у пролетария нет отечества – у коммуниста тоже. И если толпа сыта, то бесполезно призывать ее к трудностям во имя идеи – лишь голодные готовы идти за тобой даже на смерть. В семнадцатом мы обещали массам райское житье в конце пути – они его и получили, но не от нас, и намного раньше, чем должно бы. Теперь надо думать, как все назад отнять, чтоб сдвинуть с мертвой точки, чтобы снова революционное развитие пошло. Все снести, место расчистить для нового дела – жалко, что меня там не будет.

В зале те, кто недавно еще слушал, в тот вечер. И Васька Бакланов, под руку с этой своей пассией, наряженная как фифа, мило щебечет что-то Ваське, а он слушает и кивает. Вы не коммунисты, вы обыватели – пусть по недоразумению, с партбилетами в кармане! Это про вас Маяковский стих написал. Торжествуете сейчас, что победили.

– Обвиняемый, вы признаете себя виновным?

– Нет, не признаю! История нас рассудит – пусть даже лет через сто. Кому в герои, кому в твари! И позор обывателям, на сытость променявшим идею!

Инна Бакланова (Звягинцева)

Вася, Васенька, ну откушай еще колбаски. Вкусная ведь – а тебе пузико пойдет, тощий какой. Ешь!

И не ворчи! Если б я тебя не подобрала – могла ведь и мимо пройти, помер бы ты в подворотне. Но, видно, почувствовала в тебе родственную душу. Ешь – ну вот, молодец!

Спасибо Анне Петровне – иначе же куда бы ты со мной пошел, в комнату в общаге? А так мой Васенька свет Кузьмич был весьма впечатлен, когда мы все втроем поговорили в ее рабочем кабинете. И понял тогда мой Васенька, какой беды избежал. Ну, а я ни в коем случае не навязывалась, я ведь не такая. Просто сказала ему, глазки потупив: «А помните, Василий Кузьмич, вы обещали мне иногда давать книги из вашей библиотеки, я буду вам очень благодарна, мне они очень помогут, я ведь к экзаменам готовлюсь в следующем году». Ну и еще тонкости, по науке психологии – и пригласил он меня тогда снова пообедать вместе, а дальше, слово за слово… Верно ведь говорят, что любовь – это высшая степень и развитие дружбы, ну а дружба – это прежде всего общность интересов и близость взглядов. У меня даже подруги спрашивают, ну куда он тебе, старенький такой, – а мне вот приятно в нем молодость разбудить, снова сделать таким ершистым, открывателем новых путей.