Владислав Савин - Красные камни [litres]

Ламбер был патриотом Франции. Но он видел, что Франция проигрывает эту войну. Сто лет назад Индокитай удалось покорить благодаря огромному преимуществу европейцев в военной технике и организации – теперь же вьетконговцы, обученные русскими, не уступали французам в вооружении и тактике, но их было больше, они были на своей земле, а главное, обходились Сталину и Хо Ши Мину намного дешевле. И гораздо меньше ценили собственную жизнь – если во Франции лишняя тысяча гробов из Индокитая могла вызвать беспорядки, то во Вьетнаме на место погибших становились десять тысяч. И если в Китае свободный мир мог опереться на какую-то часть европеизированной верхушки, внушающей толпе, что лучше подчиниться белым господам, то во Вьетнаме при французах местные помещики и буржуазия никогда не были значимой политической силой, авторитетной в глазах толпы. Так что победа была миражом, это было понятно всем в колониальной администрации – но и уйти окончательно, признать свое поражение, было мучительно больно.

– Я знаю лишь один способ победить. Выжечь тут все к чертям атомными бомбами. Или вытравить химией, как это делают англичане с авеколистами в Африке. И после заселить заново, хоть теми же неграми – как в Америке с индейцами поступили. Так как раба, кто видел кровь белого господина, уже нельзя загнать под ярмо.

Это сказал полковник Леру, командир полка парашютистов, переброшенных в Сайгон после майской резни. Ламбер спросил тогда: «Вы полагаете, мы решимся?» Иначе нет смысла продолжать эту войну, обходящуюся Франции в миллиарды и ставящую под угрозу общественное спокойствие даже в самой метрополии. Но если мы завтра будем бомбить Ханой, тогда и русские вмешаются открыто, у них же с так называемой ДРВ договор. И начнется Третья мировая, где Франции уготовано место в первой траншее перед натиском русско-германских орд, имеющих и атомное оружие – после чего, даже если свободный мир победит, заселять заново придется уже Францию. И кстати, интересно, кем – арабами из Алжира и Сирии?

– Наш уход с севера был ошибкой. Теперь коммунистическая зараза расползается оттуда на весь Индокитай. И ее не сдержать. Мы воюем уже не ради победы – а чтобы найти случай уйти, сохранив лицо. Остаться в статусе мировой державы, а не скатиться до уровня Голландии, потерявшей Ост-Индию и сразу ставшей всего лишь малой европейской страной. И поставить на место наглых бошей, заявивших, что «вы не можете даже вьетнамцев победить, а требуете подписания акта капитуляции от нас», – чтобы хотя бы теоретически, когда-нибудь, получить с них репарации за войну, со всеми положенными процентами. Мы воюем сейчас за благо своих потомков, месье Ламбер. И работа вашей миссии – это один из способов пригвоздить коммунизм к позорному столбу, победить его хотя бы морально.

Комиссия Международного Уголовного суда при ООН прилетела в Сайгон в начале сентября. Формальным поводом для расследования был вопиющий случай убийства коммунистическими партизанами французских гражданских лиц (в том числе женщин и детей – семей чиновников колониальной администрации) – не одним же Советам устраивать показательные процессы над украинскими и ливийскими повстанцами? Это произошло еще в мае – трехмесячный срок потребовался для договора с коммунистами о временном прекращении огня, а по факту – перемирии на всей территории провинции Кохинхина (южная треть Вьетнама), «за исключением необходимой самообороны». И пожалуй, что коммунисты от этого больше выграли, чем проиграли, – поскольку перемирие привело к практической ликвидации французской колониальной власти за пределами городов и гарнизонов. Большинство помещиков (французских и местных), а также управляющих заводами и шахтами, и чинов колониальной администрации в провинции поспешили укрыться в города, прежде всего в Сайгон, который внезапно оказался переполнен «беженцами» – ну а те, кто остались, как минимум не препятствовали вьетконговцам ни в чем, если не прямо сочувствовали им. Как ни странно, это не привело к экономическому параличу – конечно, Вьетнам не слишком развитая страна, но какая-то промышленность там имелась (построенная нами, французами, для этих неблагодарных дикарей): шахты, рудники, кирпичные и цементные заводики, фабрики по переработке сельхозпродуктов и, конечно, железные дороги. К удивлению Ламбера (и остальных французов), все это с различным успехом как-то функционировало в руках полуграмотных вьетнамцев – зато законные владельцы собственности не получали от этой деятельности ни гроша. Канцелярия губернатора была завалена прошениями с требованием немедленно навести порядок, да и просто вернуть пострадавшим средства к существованию, «если вы не можете сейчас возобновить войну, то пусть французское правительство компенсирует нам потерянную ренту за этот срок, а после получит ее от коммунистов». Кончилось тем, что губернатор пригрозил выслать всех недовольных из Сайгона в коммунистическую зону, «сами попробуйте получить с Вьетконга ваши деньги». Что не прибавило популярности губернаторской власти – зато сохранило спокойствие и мир.

Конечно, эти беженцы были ценным источником информации о «преступлениях коммунистических партизан». Но и коммунисты тоже не теряли времени и возможностей. «Вы приехали расследовать преступления против гражданского населения – так получите». Буквально толпы свидетелей (вьетнамцев), явившиеся в Комиссию, рассказывали такое, что сильно напоминало десятилетней давности зверства эсэсовцев генерала Достлера над добрыми французами (да еще откуда-то выяснилось, что в антипартизанских подразделениях французской армии в Индокитае до сих пор в немалом числе служат самые настоящие немцы, когда-то воевавшие в ваффен СС). И замолчать это было никак нельзя – поскольку в Сайгон вместе с Комиссией приехали и журналисты, в том числе и от коммунистических стран, да и Церковь занимала откровенно двурушническую позицию, и вашим и нашим. В итоге господин губернатор вызвал к себе французских членов Комиссии (и Ламбера в их числе) и устроил разнос, как сержант новобранцам.

– Что получила Франция в результате вашей деятельности – кроме скандала и убытков? Комиссия ООН – а вы для чего в нее включены, защищать абстрактную истину или отстаивать интересы отечества? Нас не интересуют дохлые вьетнамцы – найдите тех, кто убивал французов, черт побери!

Коммунисты не препятствовали и тут – хотя, как сказал полковник Леру, найти тех нападавших, дело безнадежное, ударные части Вьетконга, «десятые батальоны», как их называют, высокомобильны и могут сейчас хоть в Лаосе быть, хоть на границе с Аннамом. Но попытаться стоило, чтоб хотя бы успокоить губернатора и Париж – и Ламбер был среди тех, кому было разрешено выехать в партизанские отряды и беседовать с самыми настоящими вьетконговцами. Особой ненависти к себе Ламбер не заметил, в партизанской зоне можно было, как оказалось, и французов найти – врачей, учителей, кто «не запятнал себя преступлениями против вьетнамского народа», их не трогали. Местного языка Ламбер не знал, пришлось через переводчика объясняться – и не то чтобы ему лгали, но вряд ли даже цивилизованный человек сумеет точно ответить на вопрос, что он делал в такой-то день три месяца назад, если только дневник не вел. А сами вьетконговцы были похожи на самых обычных крестьян: «Воюем, чтобы жить, как жили раньше. И так будет, когда вы уйдете».