Алекс Бор - Лабиринты времени [Антология русской альтернативной истории] [litres]

– Да погодите же вы! Что с вами, Александр Иванович?

Тиняков отвечал отрывисто:

– Так, глупости. Показалось. И говорить не стоит.

– Нет уж, поведайте. Да не стесняйтесь! Мы в уголок отойдём, и вы мне на ушко…

– Право слово, не нужно. Мне ли, проклятому поэту, признаваться в слабости. – Всё же Тиняков наклонился к Василию Васильевичу: – В облике поэтки разглядел милые черты Зины Карамышевой.

– Так может это… Может, надобно… – Розанов метнул через плечо взгляд на гостью и стал сжимать и разжимать перед собой кулачки.

– Что вы! – замахал руками Тиняков. – Поэтка не Зина Карамышева. Тут не более чем отдалённое и случайное сходство. Забудьте! Забудьте!

– Нет-нет, обождите, – писатель обернулся к гостье: – У вас, Мария Яковлевна, имеются сёстры?

– Я одна в целом свете, – пискнула Папер и стиснула ручками свой бланк-нот. – «Я много томилась, я долгие лета…»

– Может быть, двоюродные, троюродные? – перебил Василий Васильевич.

– Никого. «…не знала простора для вольной души».

– Так. Так, – Розанов задумался. – А дядья либо тётки у вас есть?

– Действительно, у папеньки была сестра, Мария, – смутилась Папер.

Розанов насторожился:

– Что сталось с вашей омонимичной тёткой?

– Ушла из семьи ещё до моего рождения. Я никогда её не видела.

– Вам известно, что она такое?

– У нас в семье не скрывали, что она – революционерка. Пробыла недолго на каторге, а освободившись, порвала с политикой, уехала в провинцию и затерялась там.

– Омонимичная тётка могла родить дочь, – медленно сказал Василий Васильевич. – Вот что, мы отыщем вашу, Мария Яковлевна, кузину!

По адресу Подольская, 17 Мария Папер идти категорически отказывалась.

– То есть вы хотите сказать, что до сих пор не навестили собственного батюшку, не прочли ему стихов?

Девушка отвернулась.

– Наверное, оставил вас с матерью, – участливо предположил Розанов.

– Мой отец – крайне безнравственный человек! – вспыхнула поэтка. – Он ушёл с цыганами и промотал всё своё состояние. Он настолько испорчен, что сумел промотать даже казну табора! Цыгане откочевали на заре, оставив его, спящего, посреди лужайки и даже не вытащили из-под него коврик. Опасайтесь его!

– Вам, Боря, не впервой менять личину, – сказал писатель. – Отправляйтесь с Александром Иванычем к батюшке поэтки. Разузнайте у Якова Львовича насчёт сестры-революционерки и племянницы.

– А вы чем займётесь, Василий Васильевич? – уважительно поинтересовался Тиняков.

– Обдумаю философские вопросы, задаваемые ктеическими глубинами.

Пожав плечами, Тиняков покинул кабинет, уведя под локоток Борю. Толстяку не терпелось найти след Зинаиды Карамышевой.

– У меня припасены сценические наряды для вечера стихов, – залопотал Бугаев. – Ни разу надеть не успел.

Пакет обнаружил в себе короткую куртку для игры в гарпастум, сшитые из мешковины широченные штаны и странную скуфейку с длинным картонным козырьком, украшенным тяжёлой бахромой, ради обладания которой Боря очевидно обездолил портьеру. Шею по замыслу Бугаева полагалась отягчить собачьей цепью, опылённой золотой краской. Опорки Боря милостиво разрешил Тинякову оставить на ногах.

Второй комплект костюма Боря нацепил на себя.

– Намеревались с Сашей Блоком дуэтом выступить, но жизнь нас развела, – сказал он.

Посмотрев на себя в зеркало, Тиняков оглянулся на Борю:

– Вы с ума сошли? Впрочем, странно задавать такой вопрос…

– Мы нагрянем к батюшке Марии Папер и огорошим, запутаем, собьём с толку! – воодушевлённо излагал Бугаев. – Выступив в роли подпольщиков, взыскующих защиты от полиции, затребуем адрес будто бы обещавшей помощь племянницы. Согласно легенде, для нас нет лучшей маскировки, чем эта. Мы привлекаем всеобщее внимание и поэтому вне подозрений. Мы будто бы приняли вид дальтоников, спешащих на конгресс глазных врачей. Заболевание легко объяснит пестроту нашей одежды. А знаете что?!.. Срочно дайте сюда пробки, что у вас в кармане.

Тиняков подчинился.

Боря нашёл спичечный коробок. Рассыпая, ломая и портя спички, стал опалять пробку.

– Изобразим мавров, – объяснил он, натирая лицо жжёной частью.

– Говорящих на чистейшем русском?…

– Я посещал страну пирамид, могу излить мелодию магрибской речи.

– Но я-то не посещал!..

– Экий вы эгоист! Всё о себе да о себе, – возмутился Бугаев. – В наказание будете немым.

– Мне станет стыдно, ежели в этом наряде меня заметит кто-нибудь из знакомых, поэтому красьте меня!

– Теперь и вы – эбеновый! – довольно произнёс Бугаев, закончив работу.

– А не лучше ли будет сказать, что мы прияли маски спешащих на вечер поэтов?

– Это мне не пришло в голову, – сознался Боря.

– Я для сцены новейшую манеру декламации придумал. Можно на отце поэтки опробовать. Вот послушайте… – Тиняков гугниво, как бы с ленцой стал читать рифмы, в такт выбрасывая перед собой руки с затейливо отставленными перстами.

– А зачем жестикуляция? – спросил Бугаев. – Это масонские знаки?

– Это для страдающих глухотой, буде таковые найдутся в зале. У меня ещё не совсем точно получается передать смысл… Ну да ладно. Беспокоит иное. Не могу измыслить название изобретению. Речесловие… Речекряк…

– Кажется, я знаю, как назвать вашу сценическую манеру. У вас опорки «со скрыпом», и читаете стихи вы будто рыпите. Значит, ваша манера – «рып».

– Что ж, «рып» так «рып».

– А мы, стало быть, «рыпперы», – не унимался Боря Бугаев.

– Как красиво вы грассируете это слово, – подивился Александр Иваныч. – Урождённый парижанин!

– Вам нужен «мотор», – сказал Розанов. – Тут неподалёку есть гараж. Удивительное везение! Замечательный дубль-фаэтон отдают внаймы за копейки, – сообщил он, выходя из ворот.

Трое механиков выкатили массивный автомобиль и ретировались.

– Я буду править, – быстро сказал Тиняков, заметив, что Боря с интересом рассматривает место шофёра. – Папаша владел самодвижущимся ландо, но экономил на кучере. Так я научился обращению с штурвалом. А вы, Боря, можете взять на себя гудок.

Тотчас Бугаев схватил свисавшую от ревуна резиновую грушу, приготовившись распугивать прохожих. Тиняков пустил в ход движитель, с усилием прокрутив несколько раз рукоять между передними колёсами.

Едва отъехали на несколько сот метров, как под днищем «мотора» что-то лопнуло и кузов подбросило, и ещё раз, ещё, каждые несколько оборотов колёс. Пассажиры взлетали на вершок от сидений.

– Этак скоро нас морская болезнь одолеет, – выдохнул Тиняков, вцепляясь в руль.

Улица пошла под уклон и задок рамы высек из булыжной мостовой сноп искр. Прохожие порскали в переулки.

– Мы напоминаем банду, – вынес вердикт Тиняков, снова посмотрев на своё отражение в зеркальце заднего зрения.