Владимир Марков-Бабкин - 1917: Да здравствует император!

– Ох, подвел ты нас под монастырь. Ох, подвел! – Пажетных уже привычно причитал и косился на Кирпичникова. – И как мы уйдем отсюда теперь?

Тот брезгливо окинул взглядом Пажетных и сплюнул.

– Мы отсюда выйдем героями. Он вынужден будет отречься, а вся эта публика, – Тимофей указал на оцепившие дворец войска, – не тронут нас после этого. Мы их своей волей и своей решимостью просто раздавим. Да и вообще – дворец огромен, комнат в нем – тыщи, да и парк вокруг, все оцепить у них не получится. Нет у них столько войск. Где-нибудь найдем щель. Или прикинемся ранеными, тут же госпиталь великий князюшка устроил, кость народу, кровь на фронтах проливающему, решил бросить, добреньким казаться! Ничего, прольем мы еще и их кровушку, ох прольем…

Гатчина. 28 февраля (13 марта) 1917 года

Я смотрел в бинокль на окна малой тронной залы и чувствовал, как дрожат мои руки, держащие оптику. Известие о захвате буквально подкосило меня. Ни в каких моих расчетах не учитывалась возможность захвата графини Брасовой и Георгия.

И как мне их вызволять теперь? У меня нет спецназа, и здесь не кино. Штурм исключается, а на требования террористов о моем отречении я согласиться никак не могу. Слишком многое было на кону, да и не был я уверен, что даже если я отрекусь, то их обязательно отпустят. Тем более что, по утверждениям Кованько, многие из захватчиков либо пьяны, либо находятся под наркотическим действием марафета. А значит, ожидать от них можно чего угодно. Особенно если предположить, что там собралась идейная публика. Такие и на смерть пойдут. Сами пойдут и с собой прихватят.

Все ожидали моего решения, а у меня его не было. Пусть дворец оцеплен, пусть солдаты отделили то крыло Гатчинского дворца, в котором с начала войны располагался госпиталь для раненых, пусть прислуга удалена, пусть подходы и выходы из тронной залы надежно блокированы, но что это меняет? Что можно сделать в ситуации, когда в тронной зале полтора десятка террористов и у них два заложника под прицелом? А у меня нет не то что спецназа, но и даже завалящего снайпера!

Солдаты в оцеплении не обучены действиям в такой ситуации, а потому они сами представляли нешуточную угрозу, ведь от них можно было ожидать любой глупости или непрофессионализма. Да, сюда бы спецназ…

Гатчина. 28 февраля (13 марта) 1917 года

– Эй, господа-товарищи!

Все обернулись к двери, откуда донесся крик, усиленный рупором.

– Чего тебе? – крикнул Кирпичников в щель приоткрытой двери, прячась за косяком.

– Император гарантирует прощение и свободу всем, если вы выпустите заложников! Убирайтесь на все четыре стороны отсюда!

Тимофей заметил, как его подельники после этих слов зашептались, и поспешил ответить.

– Что он может гарантировать? Он вообще в Орше! Потом скажет, что он ничего нам не обещал! Пусть прибудет сюда и лично нам прогарантирует!

Кирпичников победно посмотрел на товарищей и заявил:

– Ему ехать сюда несколько дней, так что ничего у них не выйдет. Их гарантиям верить нельзя, а самого царя здесь нет.

Он подошел к сидящим на полу заложникам и наклонился к графине Брасовой и сообщил с ласковой издевкой:

– Так что придется вашему папочке перестать быть царем. Поцарствовал, и хорош. Теперь народ будет править.

Тимофей приблизил свое лицо к лицу графини, и та с отвращением отвернулась, ощутив вонь из его рта. Кирпичников схватил ее за щеки и повернул к себе. Георгий бросился на защиту матери, но главарь захватчиков отбросил его небрежным жестом. Мальчик поднялся с пола, вновь кинулся к Тимофею, но тот поймал мальчика за шиворот и держал его на расстоянии вытянутой руки.

Кирпичников вновь приблизился к лицу Натальи Сергеевны и зашипел:

– Сейчас ты подойдешь к двери и крикнешь, что ты требуешь отречения императора. Пусть ему передадут.

Графиня Брасова яростно мотнула головой и вырвалась из хватки.

– Я никогда этого не сделаю!

Тимофей рассмеялся и тряхнул Георгия.

– Сделаешь. Иначе сыну твоему не жить.

Гатчина. 28 февраля (13 марта) 1917 года

– Я, государь император Михаил Второй, гарантирую вам, что если вы отпустите заложников живыми и невредимыми, то вам будет сохранена жизнь и свобода.

Я стоял у баррикады, которая перегораживала вестибюль, глядя на приоткрытую дверь малой тронной залы. Не вести переговоры с террористами? Вот пусть тот, кто это говорит, окажется в ситуации, когда эти самые террористы захватили и обещают убить его семью! Мне нужно вызволить их, а потом я займусь захватчиками. Всерьез займусь. Я обещаю им жизнь и свободу, но любить их я не обещаю. Жизнь и свобода может быть разная, порой такая, что живые, что называется, завидуют мертвым.

– Эй, царь! – в проеме двери на секунду показалась и вновь скрылась голова человека, который издевательски прокричал, прячась за косяком: – Отрекайся подобру-поздорову! А не то твои жена и сын будут убиты! Это говорю тебе я – Тимофей Кирпичников!

Я чуть не взвыл. «Первый солдат революции!» Даже в этой истории он умудрился проявить свою сволочную натуру. И это очень плохо, поскольку отморозок он полный. Значит, не договоримся.

Гатчина. 28 февраля (13 марта) 1917 года

Тимофей, смеясь, отошел от двери.

– Теперь он у нас в руках!

Неприятно удивившись факту наличия царя в Гатчине, Кирпичников, поразмыслив, пришел к выводу, что это даже и лучше. Вряд ли император выдержит издевательства над его семьей, а значит, успех их миссии гарантирован!

Тем более что будь царь в Орше, Тимофей вряд ли смог бы долго удерживать дисциплину в свой революционной шайке, и уже этой же ночью ему бы пришлось не пленников караулить, а своих подельников, чтобы не разбежались. Они вон и сейчас недовольно зыркают на него, а что было бы ночью!

Ну, ничего, все вроде на мази, все получится! Царь здесь, семейство его вот в углу сидит, да и трон здесь. Ухмыльнувшись, он вновь подошел к графине Брасовой и задушевно сообщил:

– Если ты, курица великокняжеская, думаешь, что мы тебя отпустим, то ты ошибаешься. – Он внезапно нагнулся к ней и, вновь схватив за щеки, плюнул ей в лицо. Сбив ударом с ног бросившегося на него мальчика, заорал ей в прямо в глаза: – Я тебя расстреляю прямо вот здесь, у трона вашего проклятого! И тебя расстреляю, и муженька твоего, и сыночка! Всех вас, кровопийц, убью!

Тимофей Кирпичников ударил женщину, и она упала на пол с окровавленным лицом. Георгий страшно закричал, и тут неожиданно подал голос Пажетных:

– Ты это, Тимофей, может, оно ну его, это дело-то? Может, пусть его, выпустим их, да и сами уйдем подобру-поздорову, значит. В Царском Селе их же всех отпустили, ты говорил. Так, может, и нам…

– Да ты что! – Кирпичников буквально взорвался. – Как можно отпускать всю эту царскую сволочь?!