Макс Мах - Командарм

Ходить под Михаилом Николаевичем оказалось весьма любопытно. Тухачевский был умен, если не искать более сильных эпитетов. Ярок, разнообразен, неоднозначен. Интересен, как человек и командир, неординарен в роли политического авантюриста. Впрочем, похоже, что и Тухачевский вполне оценил своего неожиданного заместителя. Понял, что не стучит и не подсиживает, и в свою очередь без суеты поддержал, когда кто-то из «красных партизан» попробовал организовать на Кравцова персональное дело. Бывшие офицеры – да еще из эсеров – начинали вызывать в армии уже не глухое раздражение, а открытое недовольство: бывшие унтеры и рядовые запасных полков начинали строить свои «блестящие военные карьеры» мирного времени, что предполагало, среди прочего, устранение реальных конкурентов любыми – пусть даже и самыми решительными – средствами. Однако кто-то другой – и кто бы, спрашивается, это мог быть? – не только радел о Максе, заботился о нем и защищал, но и вел «свою фигуру» недрогнувшей рукой от должности к должности, словно прогонял сквозь строй, нигде не позволяя, впрочем, осесть, обжиться, обзавестись друзьями и прочными связями. Сначала, корпус в Минске, затем Смоленск, и вдруг раз, и Кравцов – взлетев в небо Республики фейерверком – получает округ. То есть не заместителем идет к «заслуженному товарищу», не начштаба или помощником, а именно командующим. И не просто на округ – округов хоть и немного, но и не мало – а на такой, что голова закружилась, едва прочитал приказ. Первый советский военный округ – это не кот насрал, а высокая честь и тяжелые обязанности, легко конвертируемые в обязательства, по которым еще платить и платить.

Ленинградский округ Макс принимал у Гиттиса, с которым до этого был знаком лишь шапочным порядком. Но процедура близкого знакомства и не предполагала.

«Командование сдал, командование принял!» – все как всегда, все как везде. Армия – армия и есть со всеми своими рro et сontra .

Зато Серебряков встретил «как родного», – точно старые друзья, – хотя в Гражданскую всего лишь приходилось изредка встречаться. Служили вместе – вот, собственно, и все. И никакими особыми «знаками» их мимолетные рабочие отношения на самом деле отмечены не были. И все-таки председатель Петросовета не ограничился формальной вежливостью, принятой на определенном уровне начальствования. Обнял нового командующего и разулыбался, припомнил к слову предыдущую встречу в Москве и, по-видимому, не зря. Тогда, как и теперь, у этих вот «отношений» имелся определенный подтекст, понятный лишь в контексте непростой истории молодого советского государства. Впрочем, времена меняются и никогда не повторяют пройденного, как неоднократно учили нас товарищи диалектики. В одни и те же воды два раза не войти … Как ни крути, а хорошо сказано. Но главное верно: тогда, почти два года назад, в небесах Республики собиралась неслабая гроза очередного политического кризиса. Впрочем, всего лишь одного из многих, да еще и при живом Ильиче, что уже совсем немало. Нынче же, если не прибегать к вычурным эпитетам, наступило неожиданное затишье. Перед бурей или, напротив, после грозы, покажет время, но coup d’е́tat [35] В общепринятом смысле – переворот (в том числе и военный). Каменева и Сталина провалился. Смены политической власти не произошло – Фрунзе, Сокольников и Рудзутак аккуратно, но твердо поддержали Троцкого и Серебрякова – и Кравцов неожиданно получил округ. Возможно, лояльность Макса не обсуждалась, поскольку принималась по умолчанию, но так на самом деле сложились обстоятельства. Куда он, на хрен, денется с подводной лодки? Оттого, по-видимому, и Серебряков выглядел более чем дружественным, но вот Григорий Еремеевич Евдокимов – секретарь Ленинградского губкома – смотрел зверем, словно не только доподлинно знал, что Кравцов – «вражина», но и догадывался, кто на самом деле уложил в дубовый гроб его любимого патрона и бывшего питерского вождя по совместительству.

А вот Молотов, о близости которого к Сталину не знал только «ленивый и нелюбопытный», как ни в чем не бывало, зазвал на обед, где Полина и Рашель устроили диспут о НЭПе и партийной этике и на этой почве едва ли не сразу подружились. Хотя и не сошлись во мнениях ни разу. Рашель отстаивала точку зрения Троцкого о роли финансовых инструментов в управлении хозяйством Республики, а Жемчужина склонялась – вероятно, не без влияния супруга – к директивно-распределительной системе, составлявшей ядро позиции левых. Сталин и Каменев резко выступали против расширения экономической экспансии капитала, грозившей, по их мнению, скорым политическим – и, возможно, даже военным – выступлением против власти Советов. И вполне справедливо указывали на расцветшую в последнее время «устряловщину» [36] Термин образован от фамилии Устрялов. Устрялов Н. В. (1890–1937) – русский правовед, философ, политический деятель. Считается основоположником русского национал-большевизма. Идеолог «сменовеховцев» (по названию издававшегося им альманаха «Смена вех»). Во время Гражданской войны Устрялов был на стороне белых. Однако позже он пришел к выводу, что большевики единственная сила, способная восстановить могущество России, и стал поддерживать Советский Союз, который, по его мнению, как редиска, был красным лишь снаружи, но оставался белым внутри. Особенно поразило Устрялова то, как большевики подчинили малые народности, полагая это, по сути, имперской политикой. Предвидел неизбежность преображения коммунизма и интернационализма в настоящую национальную власть с подлинным вождём государства во главе. , не говоря уже о «возвращенчестве» и заигрывании со спецами. Признаться, во всем этом для правоверного коммуниста, и впрямь, виделись признаки пораженчества и ощущалось отступление от идеалов, включая моральное разложение, комчванство и рвачество. Но следовало иметь в виду, на что и указала в ходе «острой, но конструктивной дискуссии» Рашель Кравцова, что построение социализма в одной отдельно взятой стране [37] Что было отнюдь не очевидно с точки зрения классического марксизма. – не есть дело простое и понятное с первого взгляда. Пути развития революции в бедной, неграмотной, да еще и разоренной войной стране, не прошедшей к тому же наподобие других европейских государств горнила модернизации, оставались неведомыми и представлялись, как минимум, неоднозначными. Так что женщинам было о чем поговорить, но вот мужчины ограничились обсуждением сухой прозы жизни. Северная Коммуна являлась ведь, как ни крути, индустриальным сердцем Союза ССР, и кому, как не председателю Совета Народных Комисаров Северной Коммуны Молотову было знать о том, как «бьется» это сердце.