Макс Мах - Командарм

– И он стал с тобой разговаривать? – удивился Макс.

– Да, – грустно усмехнулась библиотекарь Гаврилова. – Не было бы счастья, да несчастье помогло. Лиза рассказала мне, что видела в составе какой-то советской делегации – она не сказала мне, правда, где и когда, но я и не спрашивала – так вот, она видела Илью Борисовича Златопольского, которого помнит по Одессе восемнадцатого и девятнадцатого годов. И вот, представь себе, в этой связи она и упомянула Исаака Ильича Энякова. Она сказала, что точно не знает, но, по ее мнению, они работали вместе, и что это как-то было связано с деятельностью подпольного ревкома. Во всяком случае, Мишу предупредили, чтобы он их не трогал.

«Златопольский и Эняков… Один в Стамбуле, а второй в делегации. Крайне любопытно».

– Ну, я на этом и построила разговор, – выдохнула папиросный дым Маруся. – Предположила, что было там нечто. Так и оказалось. Эняков в начале революции вроде бы примыкал к анархистам. Ну, это он так говорит. Я по разговору поняла, что он бандит. Грабил крымские имения. Потом работал в Советах, был каким-то даже комиссаром. Потом – следует предположить, что после того, как взяло в оборот ЧК – его послали вместе с Златопольским в Одессу. Задача была – организовать финансовую диверсию в тылу белых. Они скупали в одесских банках валюту на сотни миллионов рублей, вызвав этим сильнейшую инфляцию, но и деньги – настоящие, а не «бумажные», если вообще не фальшивые – деньги эти являлись реальной ценностью и были позже переданы в Москву. Но не все.

– Ну, естественно, – кивнул Кравцов. – «Галантерея» Энякова тоже ведь не на пустом месте построилась.

– Справедливо, – Маруся отодвинула стакан и посмотрела Максу в глаза. – Найди, Макс, Златопольского. Эняков утверждает, что второй транш [81] Транш – ломоть, кусок ( фр .); доля займа, кредита, передаваемая заемщику одноразово, в виде одной порции. переводился через Котовского.

– То есть как? – встрепенулся Кравцов. – Почему Котовский?

– Вот и мне это странным показалось… А вдруг?

Лето двадцать пятого года выдалось жарким. Дышали зноем блекло-синие, выцветшие от беспощадного солнечного сияния небеса. Душная пыль сизыми облаками стояла над немощеными дорогами, оседая на пожухлой зелени деревьев. Но горячим был не только воздух – хотя ртутный столбик термометра даже ночью не опускался ниже двадцати пяти градусов, – положение внутри страны и вокруг нее оставалось тревожным, и такие организации, как ОГПУ и Военконтроль, работали в невероятном напряжении. Многие отделы буквально перешли на казарменное положение, но легче не становилось. Работы было столько, что, как говорят на Востоке, еще и после смерти на три дня останется. Однако не одними шпионами и диверсантами, саботажниками, бандитами и вредителями приходилось заниматься в эти дни Кравцову. Не только жулье всех мастей, взяточники и растратчики вызывали головную боль и бессонницу. На носу – едва ли не в буквальном смысле этого слова, имея в виду даты – была надвигающаяся, как девятый вал на знаменитом полотне Ивана Айвазовского, партконференция, и дискуссия по злободневным вопросам внутренней политики приобретала порой все черты потасовки с поножовщиной, если и не формальной войны. Впрочем, кому-кому, а Максу было очевидно: не случившееся в двадцать втором вполне может произойти в двадцать пятом, и тогда… Думать о расстрельных списках было крайне неприятно, еще меньше хотелось оказаться в них самому, с теми же Якиром или Лонгвой, к примеру. Поэтому – имелось у него для этого время или нет – Кравцов ловчил и изворачивался, но выкраивал время и на свои собственные многоходовки, которые чем дальше, тем больше казались ему полным безумием. Но и отступить он теперь не мог: на карту была поставлена не только его собственная жизнь, и даже не жизнь Реш, за которую он мог голыми руками порвать любого. На повестке дня стояли судьбы России и революции, и, значит, отступить он просто не мог. И умереть не имел права. Даже умереть…

Бывает же такое! Судьба играет, или удача ложится в руку! Ты даже не знаешь еще, где и в чем твой выигрыш, а интуиция подсказывает: иди! И ты следуешь за «тенью отца Гамлета», и оказывается, что так и надо, даже если сначала было страшно или попросту неинтересно.

В половине третьего неожиданно позвонил Краснощеков. В последнее время виделись они редко. Оба люди занятые, да и круг знакомств Александра Михайловича был нынче таков, что Кравцов среди всех этих поэтов, художников и артистов начинал чувствовать себя неловко и неуверенно, что было для него, в принципе, нехарактерно. Рашель тоже стеснялась. Она, разумеется, позволяла себе теперь несколько больше, чем раньше. « Как думаешь, не развращают ли нас все эти белые булки ?» Да и возможности некоторые появились, ведь не последние люди в Республике. Но все равно, рядом с кем-нибудь вроде Зинаиды Райх или Тимоши Пешковой она чувствовала себя золушкой, хотя, на взгляд Кравцова, ни в чем не уступала ни одной из «писаных» московских красавиц. И тем не менее, – и неважно, как часто удавалось увидеться, – дружба не прерывалась даже тогда, когда Краснощеков уезжал ненадолго торговым представителем в Берлин, и тогда, когда Макс отправился «маршировать» в треугольнике между Минском, Смоленском и Ленинградом. Взаимная симпатия не исчезла, просто у каждого из них своя, на особицу, жизнь – и у замнаркома иностранных дел Краснощекова, и у начальника Военконтроля Кравцова.

– Макс Давыдович! – сунулся в кабинет референт. – Вам из Госбанка звонят, из Правления.

– Ну, соедини, что ли, – пожал плечами Кравцов.

Что могло понадобиться от него совбанкирам, он не мог даже предположить. Впрочем, был бы человек, а дело для него всегда найдется.

– Кравцов слушает, – гаркнул он в трубку. Качество телефонной связи по-прежнему оставляло желать лучшего, и привычка орать в мембрану становилась неискоренимой.

– Макс Давыдович, дорогой! Ты там как, всех шпионов поймал, или чекистам кого-нибудь на развод оставил?

Ну, естественно! Краснощеков ведь с легкой руки Кравцова и при полной поддержке Троцкого, знавшего Александра Михайловича еще по совместной работе в САСШ, стал теперь, что называется, незаменимым человеком. Или другими словами, в каждой бочке затычка. Он состоял и в правлении Госбанка, и в коллегиях ВСНХ и Наркомата внешней торговли, и заместителем Чичерина являлся, и входил в совет директоров созданного когда-то им же самим Промбанка.

– Здравствуй, товарищ Краснощеков! – обрадовался Макс возможности отвлечься от работы, хотя бы и на пару минут. – Как жив? Здоров? Или опять, не дай бог, посадили?

– Нет, мне и одного раза за глаза хватит! – откликнулся Краснощеков. – Слушай! Дел невпроворот! Так что я коротенько. Сегодня в восемь, на Грановского!