Макс Мах - Командарм

– Чай будете? – пожав Кравцову руку, спросил Виктор.

– Нет, извини!

– Не за что. Какие будут приказания?

– Никаких. – Макс посмотрел на Стецько, прокатывая в голове свой вполне самоубийственный план, но ничего лучше, чем «дурная провокация», в усталую башку не шло. А время поджимало, и какое-то решение все равно следовало принять.

– Прогуляемся, – предложил Кравцов.

– Как скажете.

Они вышли из квартиры, спустились на три этажа по темной вонючей лестнице и вышли на улицу. Было тихо и удивительно хорошо. Безветрие, прохлада, запах каких-то цветов.

– Планы меняются, – Макс посмотрел на светлеющее небо. – Времени мало, а сделать надо еще много чего, поэтому слухай сюда, товарищ Колядный, и не говори потом, что не расслышал или не понял…

«Ну, вот и все, – подумал он, садясь в машину десять минут спустя. – Теперь все в руце Божьей… Или в руке Стецько, или еще в чьей…»

Сколько раз за свою жизнь отдавал Кравцов приказы, ставившие его самого и доверившихся или доверенных ему людей на грань жизни и смерти? Уж всяко-разно не раз и не два. У военных людей, да еще и на войне только так и получается, если не отсиживаешься, а дело робишь. И все-таки так скверно, как сейчас, он чувствовал себя только однажды, в 1921 году…

Фрунзе умер на следующий день на рассвете. Ему все-таки сделали операцию, но поздно и неудачно.

«Неужели все предопределено? – с ужасом подумал Кравцов, услышав печальное известие. – Какой же тогда смысл сучить лапками, если все равно масла не сбить?»

У него даже в глазах потемнело, и виски сжало так, что на мгновение показалось – «все!» Но пронесло, не помер.

– Да, – сказал враз охрипшим голосом помощник Муралова Федько, сообщивший Максу о смерти наркома в коридоре Реввоенсовета. – Михаил Васильевич был настоящим человеком…

И Кравцов на мгновение увидел себя глазами Федько.

«Словно, по близкому человеку, не дай бог, убиваюсь…»

Но «убивался» он, разумеется, не по Фрунзе, хотя Михаила Васильевича было страсть, как жаль. Нарком и в самом деле был неплохим мужиком. И он гораздо лучше подошел бы третьим в новый триумвират. Но делать нечего, будет – если будет, конечно – Леонид Серебряков. Тревожило же Макса другое: «Насколько поддается коррекции течение истории, если поддается вообще?» – спросил он себя уже не в первый раз.

Ответ могла дать только сама история, и временами Кравцову казалось, что любая мелочь – слово, жест, тем более новое назначение известного человека, – способна коренным образом изменить существующую реальность, создав вместо нее новую, иную. Однако в такие моменты, как сейчас, он начинал в этом сильно сомневаться.

– Извините, Иван Федорович, – сказал он Федько. – Нервы… Спасибо!

Федько молча кивнул, и они разошлись.

Теперь времени оставалось и вовсе – всего ничего. Счет пошел уже не на дни, а на часы, и Макс на ходу изменил свои планы. Он не пошел к Склянскому – дела ведомства можно будет устроить и позже, если это все еще будет актуальным, а позвонил из секретариата в ВСНХ и попросил о срочной встрече начальника планово-экономического управления Манцева. Василий Николаевич был единственным знакомым Кравцову лично и к тому же вменяемым членом коллегии ОГПУ. Манцев – к слову, состоявший в партии чуть ли не со времен Первой революции – работал в ВЧК с лета 1918 года и обладал там не только огромным авторитетом, занимая в организации крупнейшие должности, но и обширными связями, особенно на Украине. И хотя в последнее время больше «заседал» в президиуме ВСНХ, где являлся компромиссной фигурой, наподобие Лашевича в РВС, чем в коллегии ОГПУ, он все еще состоял «в рядах» и, что не менее важно, не являлся ничьей креатурой. В свое время у него были хорошие отношения с Зиновьевым. Григорий Евсеевич даже хотел заполучить его на должность начальника Питерской ЧК, но Дзержинский не позволил, что можно было, разумеется, трактовать и так, и эдак, но в двадцать первом году именно Манцев показал Кравцову дело Муравьева и кое-какие другие документы, хотя и знал, что Дзержинскому эти вольности не понравятся…

– Давай определимся, – Манцев отложил папку с документами в сторону и прямо посмотрел на Макса. – Сажать, как я понимаю, ты его не собираешься, иначе зачем бы тебе идти с этим ко мне? У тебя у самого прав поболее моего, и компетенция на сто процентов твоя. Значит, что?

– Я хотел бы, чтобы ты поговорил с ним тет-а-тет и объяснил, что ему лучше уйти в отставку… тихо и по-хорошему…

– Лучше, чем что? Чем предлагаешь его пугать? Ты полагаешь, кто-нибудь решится отдать замнаркома под трибунал?

– Думаю, что до трибунала не дойдет… – Усмехнулся Кравцов, прекрасно понимавший, куда клонит собеседник. – Но ведь замнаркома всегда может застрелиться из личного оружия, ведь так?

– Случается, – кивнул Манцев и задумался. – Нет, – сказал он через секунду. – Не сходится. Это не то, что ты пытаешься мне продать. Ну, ворует, допустим. – Манцев простучал длинными узловатыми пальцами какой-то быстрый, но неразборчивый ритм. – Украл деньги партии… Сколько ты говоришь, девятьсот тысяч золотом? А доказательства? То ли да, то ли нет, но допустим. Что еще? Устроил в Приднестровье удельное княжество. Пьет, гуляет… Разложение, финансовые нарушения. Плохо, конечно, но… Предполагаю, что в этом случае ты бы с ним сам поговорил. Если хочешь, чтобы я вмешался, говори начистоту: где он тебе дорогу перешел и в чем? В чем загвоздка? Хочешь Лашевича в наркомы продвинуть?

– Лашевича наркомом не назначат. – Покачал головой Макс. – Он мужик неплохой, и на своем месте цены ему нет, но…

– Потом не назначат, – согласился Манцев. – А сейчас? Кто будет временно исполнять обязанности? Котовский или Лашевич? Есть разница?

– Есть, – не стал спорить Кравцов. – Ты, Василий, в ВСНХ сколько времени работаешь?

– Вопрос понял. – Кивнул Манцев. – Со Львом не просто, но интересно. Работает хорошо, голова варит, соображает быстро и большей частью, по-моему, верно. Но я не уверен, что мы делали революцию для того, чтобы в шалманах на Тверской нэпманы французским шампанским черную икру запивали.

– Не буду спорить, но по факту экономика восстанавливается и голода нет.

Что ж, вопрос не новый и непростой. Трудный вопрос. Тяжелый и гадкий, если честно сказать. Ленин, умевший формулировать подобные «гадости» как никто другой, так и сказал: « Мы хотим строить социализм из того материала, который нам оставил капитализм со вчера на сегодня… У нас нет других кирпичей ». И точно, других «кирпичей» у коммунистов просто не было: только рабочий класс и крестьянство, оба два. Но рабочие – по самой сути своего положения – осознанно или нет стремились к обобществленной экономике, и это вступало в противоречие с экономическим индивидуализмом крестьянства. Возможно, обе стороны еще не вовсе определились со своими «целями и задачами», но, пусть и неосознанно, двигались уже в сторону открытого конфликта. В последние годы жизни Ленин и Троцкий пытались решить возникшую дилемму мирным путем с помощью новой экономической политики и смешанной экономики. Не панацея, но, по мнению Кравцова и не его одного, такое решение, несмотря на все его недостатки, представлялось лучшим по сравнению с предлагаемым Сталиным и другими левыми коммунистами силовым решением вопроса. Альтернативой НЭПу являлась сплошная коллективизация сельского хозяйства, и ничего хорошего в перспективе это молодому советскому государству не сулило.