Георгий Антонов - Цурюк

— Вон у того тополя свернём лесочком, — тихо шепнул Пётр сталинскому посланнику. — Армия ничего не должна знать.

— Так будет правильно, товарищ Будённый, — кивнул лысой головой Поскрёбышев…

Дальше мимо савинковского стога тяжко прогромыхала конная артиллерия — и потянулся нескончаемый обоз. Здесь уже революционных песен никто не пел. Да и разговоры велись попроще — добродушный толстый писарь Бабель в треснутых очёчках прислушивался к речам обозных мужиков, время от времени что-то занося в засаленную тетрадь.

— Тот Ленин, что в Кремле засел — ненастоящий! Его в пломбированном вагоне из Германии ввезли с тридцатью тремя евреями. Поэтому в Москве и окопался — в Питере-то настоящего Ильича каждая свинья знает, — вещал безносый старик Здолбунов, воняя окрест кислыми портянками. — А ты пиши, писатель… Нам всё едино — хуже уже не будет.

— И где тогда натуральный Ильич? Завалили жыды батюшку-праведника? — поднял голову от жратвы списанный в обоз за животный антисемитизм люмпен-пролетарий Иван Чухов.

— Ленин, мужицкий царь, в лесах вятских до поры схоронился, — строго изрёк Здолбунов. — Своего часу дожидается. Живёт потаённо, прикинувшись вещим старцем… Все в красном войске знают про то, только молчат до поры. И вам лучше бы помалкивать.

— Ну, ты дед и сказочник! — покачал толстой головой писарь Бабель. — Ещё расскажи про меч-кладенец Будённого, и про Дерендяя в огненном столпе.

— Больно нужно — не хочешь, не верь. Каждому воздастся по вере его… — Здолбунов принялся отрешённо давить в швах зипуна тифозных вшей. Борис Викторович, не дожидаясь, пока последняя телега с награбленным скроется за поворотом, вылез из своего наблюдательного стога и пошёл быстрым шагом на восток — навстречу надвигающемуся в орудийных разрывах колчаковскому фронту — домой, к цивилизации…

Однако через четыре часа ходьбы ноги начали заплетаться — и Савинков присел отдохнуть, привалившись спиной к обугленной кирпичной кладке. Это была, по-видимому, бывшая резиденция купца Рябинина — некогда почётного гражданина Немской волости. Веки моментально налились свинцом, Борис всхрапнул — и через минуту гирей рухнул в забытьё. Ему снилась в сполохах зелёного огня прекрасная земля будущего, без ненависти и зла, где все любимы — и все равны, и где люди умеют летать, как птицы… С каждым ударом Бубна ангелы будущего воспаряли всё выше…

Июльская ночь в Гиперборее коротка — с первыми лучами его разбудил щебет птиц. «Как можно за год так всё засрать?» — спросонок брезгливо оглядел Савинков территорию брошенного пионерлагеря. Воистину, разруха была тотальна — пучки травы пробивались сквозь щели обнажившихся фундаментов, густой слой мусора скрывали только заросли крапивы и репья. Ржавая надпись над воротами: «Рябиновка» — покосилась… Словно Мамай прошёл. Кое-как почистив платье, Борис попил из ржавой лужи и, проверив магазин «браунинга», скорым шагом вышел на Немский тракт. Странно — откуда здесь асфальт? Впрочем, неважно — войска Колчака в сорока верстах, прорвёмся. Где наша не пропадала!

Внезапно террористу пришлось прыгнуть за куст и залечь — в направлении Немы с рёвом промчался по дороге мотоциклет совершенно невообразимых обтекаемых форм. Японский, не иначе! Ай да адмирал, — «погон японский, правитель омский»… А за рулём-то девка рыжая, не иначе — связная…

Захлопнув за собой овальную дверцу вимана, Герман Гёринг принялся сосредоточенно изучать панель управления. Так… Вверх-вниз, влево-вправо — всё ясно. Красную кнопку больше не нажимать — хватило уже экспериментов с континуумом. Пора и честь знать — кушать, опять же, очень хочется. Так, а если пятерню вот сюда приложить?

— Ади, ты как там? Всё мечтаешь о Гиперборее?

— По-моему, камрад, кто-то тупо не умеет летать. И этот кто-то — не я, — сердито буркнул Адольф, откинув со лба чёлку. В следующий миг незримая сила вплющила его в кресло. — Эй, партайгеноссе — полегче!

Виман взмыл над Рябиновкой, на секунду завис — и, порыскав в пространстве, уверенно заложил дугу в направлении запада. У Хитлера от перегрузки вылезли глаза на лоб. Капитан Гёринг положил машину на курс: «Получилось! Теперь полчаса — и дома. Вот шайзе — это ещё что за хрень?» — обзор ему внезапно перегородило громадное свинцовое тулово цеппелина без опознавательных огней. Герман резко принял штурвал на себя в тщетной попытке избежать катастрофы. Тарелка взмыла кверху, подставив брюхо — и, сражённая огнём батареи тяжёлых пулемётов, закувыркавшись в воздухе, спикировала в болото. Трясина жадно чавкнула пузырями, поглотив двух ветеранов германского оккультизма.

— Готов, товарищ Сталин! Отлетались белобрюхие.

— Харашё, Яков! А Вятка скоро?

— Сорок пять минут при попутном ветре, Иосиф Виссарионович.

— Ну, тогда пускай приготовят мне в штабном вагоне тёплую ванну из киндзмараули — хорошее вино, доктор Боткин рекомендовал. И к завтраку — доставить Бабеля для беседы. Два яйца всмятку, тосты и чай. А к обеду я жду Петра Будённого. Подадите нам раковый суп, спаржу и дюжину дупелей в кляре. Коньяк «Арарат КВ ВК». Вопросы есть, Юровский?

— Никак нет!

В углу каюты застрекотал беспроволочный телеграф. Отправив приказ, пожилой неповоротливый Яков Юровский с горбом парашюта за спиной понуро побрёл к выходу. Уж лучше бы Троцкий, мать ети, чем этот рябой беспредельщик!

Сталин, озорно подмигнув чекисту-латышу, подкрался на цыпочках — и отвесил мягким кавказским сапогом председателю УралЧК пенделя под целлюлитный зад. Яков с криком вылетел из гондолы во тьму.

— Рылом не вышли — царей судить! — усмехнулся в рыжие усы Коба.

К прибытию сталинского цеппелина вино в Вятке было, как это ни странно, найдено, и ванна нагрета в точности до нужной температуры. А в десять ноль — ноль в штабной вагон вкатили примотанного верёвками к инвалидному креслу грустного Исаака Бабеля с разбитыми губами. Его тетрадь с записями на палехском подносе уже была густо изляпана красными винными отпечатками пальцев Кобы. Разговор между двумя революционными гениями не сохранился — нечего здесь пиарить, история вообще говоря, наука классовая — Inelligenti pauca. [6] Понимающему достаточно. (лат.)

Товарищ Сталин показался Петру на редкость задушевным хозяином.

— Ты кушай, Петь, не отказывай себе ни в чём. Эта птичка под коньяк очень хороша — хоть она и не орёл, как ты, совсем маленькая, зато, сцуко, жирная! Называется смешно — дупель. А выпьем мы с тобой — угадай за что…

— Полагаю, за искренность? — ляпнул Ганешин первое, что взбрело на ум.