Эдуард Нэллин - Эдатрон. Лесной край. Том 1 [СИ]

— На, погрызи. А то вдруг кусаться начнешь.

Тот послушно зажал зубами деревяшку, видно был знаком с таким видом наркоза. Рана на плече хоть и оказалась сильно загрязненной, но была неглубока и ее удалось вычистить довольно быстро. В конце он залил ее спотыкачом и оставив в ране небольшую ленточку для дренажа, накрепко стянул ее края несколькими стежками. Теперь нога. Здесь дело было посерьезнее. Колышек почти проткнул ступню, Ольт аж содрогнулся, представив себе, как Карно вытаскивает его из ноги. И при этом наверняка занес в узкую дырочку всякую грязь, вроде заноз и кусочков кожи из подошвы. Выковырять их всех было просто нереально.

— Ну что, Карно, палочку-то еще не догрыз? А то может новую дать?

— Зафем? — вопрос сквозь плотно сжатые зубы прозвучал немного невнятно.

— А затем, что сейчас будет по-настоящему больно. Иначе никак. Если огневица дальше пойдет, то без ноги останешься. А то и вообще жизни лишишься. Впрочем, что я с тобой вожусь. Потом сам спасибо скажешь. Вот тебе палка, толстая, авось не перегрызешь и терпи, бароном станешь.

От кого другого не потерпел бы Карно такого отношения и такого разговора. Кто же из младших так со старшим смеет говорить? Тем более не мужик он деревенский, а воин какой-никакой. Но вот с этим мальчишкой… Чувствовал он себя обязанным перед ним, да и если по уму, то получается, что взял его этот мальчишка в плен, поранив при этом. Кому скажешь — не поверят. Что бы десятилетний пацан взял в плен взрослого мужика, воина, да быть такого не может. Однако вот он, стоит и так гаденько ухмыляется. Да и Истрил смотрит, вот уж перед кем он обязан до самой смерти. Карно вздохнул и взял в рот и в правду толстую палку. Рану пришлось пробивать насквозь. Ну не знал Ольт других способов, не врач он. Так, нахватался на войне. Затем хорошенько вымыл ногу до колена и стал через камышинку, что бы напор был сильнее, набирая полный рот противного спотыкача, промывать уже сквозную рану. Он не был уверен, что такой способ лечения существует на белом свете, но ничего другого придумать не мог. Потом таким же способом промыл кипятком и, не обращая внимания на скрипящего зубами раненого, еще добавил замоченной в спотыкаче тряпочкой, несколько раз протянув ее сквозь рану. Наконец, оставив в ней для дренажа сухую ленточку, скрученную жгутом, перевязал рану и откинулся в сторону.

— Все, будет жить. Тряпку не трогать, грязными руками не лапать, на луну не выть… На, глотни, только не напейся. А я спать.

Вымотался Ольт основательно. Его даже слегка покачивало. Давненько он так не уставал. Сил хватило только подойти к Истрил, поцеловать ее в щечку, что у них уже входило в традицию, доплестись до лежанки Крильта и, наплевав на возможных насекомых, завалиться на вонючие шкуры. Как Истрил укрывала его каким-то одеялом, он уже не видел и даже не почувствовал.

Проснулся не сразу. А вначале, уже почувствовав, что не спит, какое-то время повалялся, медленно, не торопясь выплывая из объятий сна. Думать о чем-то не хотелось совершенно. Такого чувства отдыха и спокойствия он давно уже не испытывал, особенно в последнее время. Сквозь сознание еле пробивался какой-то непонятный бубнеж. Постепенно до него дошло, что это голоса, мужской и женский. Потом появилось осознание, что говорят Карно и Истрил. В основном слышался старательно приглушаемый бас одноглазого, Истрил только немногословно отвечала или спрашивала.

— …там-то, в трактире я и узнал, что моя Вайолет умерла, твой Арнольд погиб в лесу, а ты вместе с Оли пропали. Он еще добавил, что вы скорее всего пошли в тайгу и там вас загрызли волки. Мол дома еды не оставалось, а в тайге хоть что-то можно добыть. Что, и в правду такая тяжелая зима была?

— Ох, не то слово. Голод страшный был. Засуха, неурожай, еще и Кведр последнее выгреб. Мы с Вайолет еще хоть могли стрелять из луков, но сушь стояла такая, что даже некоторые речки пересохли и дичь куда-то почти вся ушла. Некоторые семьи еще до зимы вымерли поголовно.

— Трудно вам пришлось.

— Трудно. Арнольд-то еще летом погиб. Ушел и пропал. Все думали, что с медведем или тигром повстречался, а может еще с какой зверюгой. Но я еще тогда подумала, что пустое это все, сам знаешь каким он охотником бы. А сейчас убедилась в этом, нож-то его не просто так у атамана разбойников оказался.

Карно закашлялся, стараясь скрыть свое смущение. Хотя Истрил не предъявила ему никаких обвинений, но он сам чувствовал себя виноватым. Все-таки хоть и сбоку припека, а в банде состоял. Пусть и недолго. Как мужчина, привыкший отвечать за свои слова и поступки, он чувствовал себя ответственным за то, что произошло с женой своего побратима.

— Ну а потом? — постарался он поскорее увести разговор с неудобной для него темы.

— А потом зимой от голода умерла Вайолет. — уже полностью проснувшийся, но продолжающий лежать с закрытыми глазами, Ольт услышал, как у Карно скрипнули зубы. — Вначале подхватила какую-то лихоманку, а потом, пока я была на охоте и вообще слегла. Я тогда под пургу попала, седмица прошла, пока из леса выбралась. Пришла к дому, а Вайолет твоя, оказывается весь хлеб, который дома был, Оленте и моему Ольту скормила. Мало было хлеба-то. Ей уже не оставалось. Совсем слабая была. Угасла она через десятицу. Я ее там, возле землянки и похоронила. Сил на большее не было. Тогда много народа померло. С тех пор тот год кто Большой Зимой называет, кто годом Большого голода. Вся деревня почти вымерла, еды-то не осталось совсем. Люди сказали, что в Шестой, сам знаешь я оттуда за Арнольда замуж вышла, с едой чуть полегче, там хлеб хоть с корой напополам был, но еще оставался. Я тогда детей в охапку и перебралась туда. Крестьяне там сами впроголодь жили, но чем смогли помогли. А там и мужичок мой, Ольт на охоту стал ходить. — Истрил улыбнулась при упоминании своего сына. — Хоть от горшка — два вершка, но что-то приносить стал. Так и выжили. А уже летом он вдруг пропал. Как и отец его, ушел в тайгу и пропал. — Ольт почувствовал, как голос Истрил изменился, стал каким-то глухим и монотонным. Нелегко ей было вспоминать те времена. — Если бы не Олента, не знаю, как бы я это пережила. Наверно, тоже умерла бы. Она мне все говорила, что Ольти жив, просто заблудился, и меня в этом убедила. Или я хотела убедиться. Да и нельзя мне было умирать, Оленте-то самой тогда годков семь было. Как же ее одну оставить было? Короче, она да надежда помогли мне пережить трудное время.

Оба взрослых помолчали, каждый думая о чем-то своем. Ольт, озабоченный их молчанием, приоткрыл ресницы. Был уже поздний вечер. В комнатушке, освещенной лишь лучами закатного солнца, сидели за столом мужчина и женщина. Наконец мужчина подвигал нижней челюстью, видно свело от крепко сжатых зубов во время рассказа женщины.