Юрий Семецкий - Poor men's judge [СИ]

Вот так они встретились, сугубо гражданский математик, похожий на кавалергарда Серебряного Века и военный профессионал высшей пробы, более всего напоминающий сельского учителя. И встреча эта оказалась в числе тех, что меняют судьбы стран и народов.

Задачи товарищ генерал-лейтенант ставил четко:

— Ополчению предлагаю собрать остатки 8.. полка и майкопской бригады, вывести всех к пвд разведбата. Приказать не могу, просто прошу: помогите, ребятки.

— Соберем, — ответил Вояр, четко повернулся через левое плечо и пошел к своим. После этого они чуть не полдня собирали по закуткам и подвалам обоссавшееся от страха мясо, после чего выводили его в расположение разведчиков.

Набралось до обидного мало, не более двух рот.

— Мы в оперативном окружении, капитан. Помощи не будет. — сказал генерал после доклада о том что поставленная задача выполнена. — Как это вышло, вопрос второй. Но ты можешь уйти, шансов выжить здесь нет. В конце концов, вы же не армия, это не ваша война.

Внимательно посмотрев генералу в глаза, Виктор ответил:

— Мы знаем, куда и зачем шли. И война эта — наша! Причем настолько, что Вы просто не можете себе этого представить.

Тогда Лев Егорович выстроил собранное по углам воинство напротив шеренги ополченцев и своих бойцов. Сначала стоящие в строю люди просто смотрели друг другу в глаза. Потом в образованный людьми коридор зашел генерал и сказал лишь несколько фраз. Те кто был там, никогда не забудут его речь.

Относительно цензурными и ласковыми в ней были разве что такие выражения, как «драные мартышки» и «сраные пи@арасы». А в конце он сказал:

— Здесь и сейчас боевики превосходят нас в численности в пятнадцать раз. Просто дождаться помощи мы не сможем. Но если нам суждено здесь лечь — пусть каждого из нас найдут задохнувшимся под кучей вражеских трупов.

Давайте покажем, как умеют умирать русские бойцы и русские генералы! Не подведите, сынки…

Дальше был страшный, жуткий бой, в котором из ополченцев осталось в живых всего лишь одиннадцать человек. Примерно та же картина была и у армейцев. До того боя во взводах было не более двадцати человек, а после осталось — не более трех.

Один из солдат, переживших тот бой, потом вспоминал:

— Когда они прорвались в расположение, дело дошло до гранат, которых оставалось мало. Стало ясно, что нам всем конец — и тогда я увидел настоящих русских людей. Страха уже не было. Была какая-то весёлая злость и отрешённость.

В голове осталась одна мысль: ««батя» просил не подвести». Раненые сами бинтовались, сами обкалывались промедолом и до последнего продолжали бой.

Мы дрались вместе с ополченцами. Их вел в бой капитан с орденом Красной Звезды. Кто он такой, мне рассказали потом. И в какой-то момент я услышал его команду «примкнуть штыки». Что? Да, патронов было уже мало.

Дальше помню урывками. Во-первых, оттого, что все происходило быстро. Во-вторых, подробно такое вспоминать по доброй воле не станешь. Было, выжил. И ладно…

Не надо просить меня вспомнить, я действительно помню лишь обрывки. При этом, они малоприятны. Например, в памяти отложилось, как бородатый ваххабит промахнулся, стреляя по мне с трех метров, и как много в нем оказалось крови.

Затем мы с вайнахами сошлись в рукопашной. Люди, в которых, не осталось ничего человеческого, стреляли в упор, резали ножами, проламывали черепа, ломали кости прикладами и арматурой, душили друг друга скользкими от крови руками. Они побежали. Мы сломали их, понимаете?!

В противостоянии двух характеров — кавказского и русского, наш оказался твёрже. Именно в тот момент я понял: твёрдый стержень в нас есть, его нужно только очистить от налипшего дерьма.

Пленные, глядя на нас, даже не скулили — выли от ужаса в голос и валили в штаны. Потом зачитали радиоперехват — по радиосетям боевиков прошёл приказ: «ополчение, разведчиков из 8АК и спецназ ВДВ в плен не брать и не пытать, а сразу добивать и хоронить как воинов». Мы очень гордились.

С тех пор я наблюдаю и стараюсь брать на заметку всплески русского характера. Динамика изменения, в принципе, приятная, но до полного пробуждения ещё очень и очень далеко.

В тот день армия фактически побраталась с ополчением. Дальнейшее было предопределено. Люди в форме, как это всегда случается на войне, задавали себе и другим вопросы о том, кому потребовалось творящееся в стране безумие.

Но вместо обычных отговорок и бессмысленной демагогии, в этот раз они получали точные, развернутые, аргументированные ответы. Перед ними предстала голенькая, слабо улыбающаяся, дрожащая от нестерпимого стыда Истина.

Знание для немногих стало достоянием десятков тысяч крепких, здоровых и крайне разозленных мужчин.

Первый вопрос, которым задавались люди, был, чаще всего, таким: — И все-таки, ну почему?! Почему все рухнуло в одночасье?! Почему 280 миллионов рассудительных и сильных людей позволили сломать свою вполне благополучную жизнь? Не было ни репрессий, ни голода, ни жутких несправедливостей. Мы же имели работу, ездили в отпуск на Юг, получали бесплатные квартиры. Почему теперь инженеры у метро с энтузиазмом торгуют сигаретами и прочей мелкой розницей, словно беспризорники в НЭП?

Ответ был обескураживающе прост:

— Известно: «избалованные массы настолько наивны, что считают всю нашу материальную и социальную организацию, предоставленную в их пользование наподобие воздуха, такой же естественной, как воздух, ведь она всегда на месте и почти так же совершенна, как природа». Если кому интересно, был такой испанец, Ортега и Гассет. Он и сформулировал.

Два поколения советских людей выросли при полной иллюзии отсутствия угроз и опасностей. Иллюзию эту внедрили глубоко, чтобы при случае ей воспользоваться.

Советский человек считал смешными и нереальными угрозы, в среде которых живет человек на Западе: войны, безработица, безденежье, невозможность получить образование, бедность, бесправие. Все это люди с удовольствием вытеснили из своего сознания. И стали беззащитны.

— И это все?

— Нет. Еще русский человек во все времена верил в Святость Слова.

— А что, цари, церковь и прежние генсеки не врали?

— Врали, конечно, но это была неправда ритуала. Этикет, своего рода. Такая ложь сознание не деформировала и здравого смысла не лишала. А вот в годы перестройки мы столкнулись с иным типом лжи — разрушающей ориентиры и без специальной подготовки практически нераспознаваемой.

— Подробнее можно? — просили солдаты.

— Можно и подробнее. Люди, вынесшие на своих плечах создание Страны Советов, руководствовались самым разумным критерием выбора пути — стремлением к сокращению страданий.

Они не читали Никомахейской Этики, но сформулировали не хуже Аристотеля: «Человек должен искать не наслаждений, а отсутствия страданий. Нет худшего безумия, чем пытаться превратить мир в увеселительное заведение и ставить себе целью наслаждения и радости».