Юрий Семецкий - Poor men's judge [СИ]

— Так и было.

— Потом вы снова попробовали лечь, и тогда пришел страх. Несмотря на относительно приличное самочувствие, без особых болей и беспомощности, вы вдруг решили, что вот-вот умрете. Умрете, не сделав того, что хотели, не вырастив внуков, не сказал близким того, что собирались сказать давно. Вы чувствовали, что то ли умираете, то ли сходите с ума. Так?

— Так, — с трудом сдерживаясь, мрачно подтвердил генерал.

— Вчера вы изволили пропустить мимо ушей мои слова о том, что про голод, страх, жажду, удушье, любовь и ненависть читать бесполезно — это надо пережить.

Рохин молча кивнул. В этот момент он не испытывал никаких чувств, кроме полностью опустошившего душу бессилия.

— Так было надо, Лев Яковлевич, — вновь извинился командир. — Профессиональные психиатры хорошо осведомлены о причинах, поверьте. Теперь будете знать и вы…

— Что я узнаю такого, что могло бы окупить весь пережитый этой ночью ужас? — меланхолично поинтересовался генерал.

— Умение внушить еще больший ужас любому из несведущих окупит ваши страдания? — поинтересовался Виктор. — Просто так, прочитать в умной книге о том, что индуктором, то есть, человеком, способным вызвать сильные эмоции у других может быть лишь тот, кто сам понимает их природу — мало. Умом понять — недостаточно, ум всегда служит эмоциям. Только мы научились это ловко прятать, Лев Яковлевич.

— Вот значит, что Вы хотели донести до меня, — задумался Рохин.

— Это не все, Лев Яковлевич. Понимаете, тут такое дело… Вам надо лучше понимать тех, ради кого все затевалось. А они далеко не идеальны. За последние сто-сто двадцать лет в бывшем Советском Союзе на населении отрабатывались самые злодейские методы приведении к покорности. К примеру, в той или иной форме, вегето-сосудистая дистония наблюдается у 95 процентов населения.

— А от нее до ночных панических атак, когда обыватель остается со страхом смерти один на один — полшага, тем более, что панические атаки, как я имел счастье убедиться, легко индуцируются, — мрачно продолжил генерал. — В итоге, имеем любой заранее заданный процент смертельно перепуганных обывателей, зачастую просто боящихся рассказать о своих страданиях друзьям и близким.

— Для полноты картины прибавьте к относительно безобидным психосоматическим расстройствам десяток-другой серьезных хронических заболеваний, включая диабет, алкоголизм, наркозависимости, жестко запрограммированные социальные рефлексы. Вы, кстати, еще не забыли про системы образования и воспитания, наносящие молодым людям заранее запрограммированные морально-когнитивные уродства. Что получим?

— Общество, в котором бунтовать, по определению, некому.

— Ну, почти так, — согласился Вояр, внимательно посмотрев на Льва Яковлевича. — И потому, мы с вами, не торопясь, но и без промедления, приступим к формированию новой элиты нового, более совершенного общества. Общества, где никто не сможет обосновать разбой приверженностью к какому-нибудь «изму».

— В смысле?

— В том самом, Лев Яковлевич, в том самом. Вам ли, прошедшему по желтой жаркой Африке, не знать, что идейные мерзавцы, имеющие внятно выраженную идеологию, значительно страшнее честных урок.

— На моей памяти среди идейных частенько даже людоеды попадались. Такие, которых уголовники и минуты терпеть бы не стали.

Вот, теперь я уверен, что Вы меня понимаете. Знаете, более всего не хочется, убив чудовище, тут же ему уподобиться. Убить-то несложно…

… Здороваться полковник Степанов не стал. И в самом деле, зачем желать здоровья тому, кому оно уже не пригодится?

Он положил на стол лист бумаги с коротким текстом. Порылся в кармане пиджака и достал раскладную картонную елочку, обильно посыпанную переливающимися всеми цветами радуги блестками. В одно движение приладил сверху кроваво-красную звездочку. Аккуратно поставил получившееся украшение на стол.

Бывший гарант обалдело наблюдал за манипуляциями полковника невыразительными, истинно чекистскими свинячьими глазками. От волнения он начал потеть. Проявились припорошенные пудрой прыщи, всегда вылезающие на коже всенародно избранного после длительных запоев. Задергались одетые в туфли на восьмисантиметровой платформе ноги, и карлик непроизвольно испортил воздух. Впрочем, совсем чуть-чуть.

— Вы читайте пока, не отвлекайтесь, — последовала ласковая просьба.

«Я устал и ухожу…» — текст начинался до боли знакомыми словами.

— А если я откажусь? — стараясь, чтобы в словах прозвучала скрытая угроза, спросил человек, во всех смыслах ставший бывшим. Он когда-то думал, что умеет придавить любого лишь интонацией. Оказалось, что свита вежливо подыгрывала.

Никто из пришедших даже не вздрогнул. Смеяться, правда, тоже не стали. Разве что, тяжело вздохнул человек с камерой. И на лице у него появилось скучающее, устало-тоскливое выражение. Будто у театрального критика при просмотре заведомо бездарной постановки. Судя по всему, бородатый оператор видывал карликов и покрупнее.

— Никаких претензий, — охотно ответил Степанов. — Абсолютно никаких. Мы вас отпустим. Мне такой вариант понравится даже больше.

— Тогда оставьте меня в покое! — смутно подозревая подвох, но не в силах уже сдерживаться завизжал бывший владыка полумира. Но его предал даже собственный голос, вдруг давший петуха, а потом обвалившийся в плохо различимый хрип.

— Вы не дослушали. Или не поняли. Вас отпустят на все четыре стороны, но в Северной столице, при большом стечении народа, до крайности вами недовольного. Вы изволили воровать у голодных. Забыли? Так вам напомнят. Я, к примеру, сам питерский и многое помню. Так что, на избыточную доброту жителей колыбели трех революций вам рассчитывать не стоит.

Есть и второй вариант. Пойдете на все четыре стороны в предгорьях, поближе к уцелевшим фундаменталистам, у которых к вам тоже есть вопросы. Вы же и их подставили, заставив поверить в безнаказанность. Теперь им шальные деньги боком вылезают. Поверьте, они с удовольствием, доходящим до оргазма, сделают вас кинозвездой, даже не озадачиваясь вашим согласием.

Есть и такой вариант: организовать встречу с выжившими из взорванных по вашему приказу домов и метро. Эти вас вообще голыми руками в клочья растерзают.

Так что, цените доброе к себе отношение, поскольку вариантов очень много.

— Хорошо, я зачитаю эту вашу филькину грамоту.

— Замечательно! Ребята, включайте запись! Или как там у вас: мотор! — радостно воскликнул Степанов.

Записывать особо было нечего. Дольше ставили свет.

Пара минут работы оператора, и все закончилось. При этом, текст был зачитан трижды.

Однако, запись остановлена не была.