Юрий Семецкий - Poor men's judge [СИ]

Рохин не ответил, с горечью припоминая случаи, когда неправильное суждение о намерениях собеседника и мере его искренности обходились ему дорого. Однажды ценою могла стать жизнь, но повезло.

— Занятно, знаете, смотреть на лжеца, блеющего с телеэкрана о том, что дефолта — не будет, когда у него на лице четко просматривается: будет, граждане, все вам будет, — между тем продолжал увлекшийся рассказом Виктор.

Поняв, что ему только что между делом рассказали, боевой генерал совершенно простонародно присвиснул:

— Да если это правда, такое знание любое государство должно скрывать, как кащеево яйцо. У нас же все построено на обмане доверия. Получается, мальчику Вите кто-то методично разглашал секретные данные?

— Нет там ничего секретного, — отмахнулся Вояр, — и не было никогда. Вся значимая информация присутствует в обыкновенных вузовских учебниках. Просто ее надо было собрать и свести воедино, что я и сделал. Точно так же, как это делали до меня сотни людей, и будут делать тысячи. Весь секрет тут в том, что секрета никакого-то и нет. Просто тренированная память и внимание. Это примерно как с игрой в шахматы — там далеко не все зависит чисто от способностей.

Гроссмейстеры и шахматисты высших разрядов запоминают тысячи позиций в целом, помаленьку приучаясь к тому, что называется «видеть доску». Там, где любитель с трудом нащупывает взаимосвязи, мастер их просто видит, как давно отработанное, потому и продуктивность его за доской — выше. Понимаете?

— Понимаю, конечно. Только вот грустно это очень — постоянно отслеживать известные тебе позы и выражения. Думаю, такая привычка надежно лишает веры в порядочность ближних и дальних.

Неожиданно для Виктора, генерал оказался изрядным идеалистом. Ну кто бы мог подумать!

— Я этим с тринадцати лет занимаюсь, — саркастически заметил донельзя удивленный Вояр. — И знаете, все не так плохо, Лев Яковлевич. В свое время не удалось удержаться от проверки некоторых статистических закономерностей, и получилось, что средний россиянин врет за десять минут раза три-четыре, не более. Разумеется, при условии, что обстоятельства не вынуждают делать это через слово. Так что, смотрим на мир с оптимизмом!

— Это все, что позволило Вам демонстрировать такие удивительные … навыки? — осторожно, словно ступая по минному полю, спросил Рохин.

— Всего вам никто не расскажет, но еще кое-что — могу. Был у меня еще один знакомый. Крайне своеобразный человек. Обстоятельства нашего знакомства сами по себе достаточно занимательны. Но главное в другом. Павел Иванович, поняв направленность моих занятий, предметно, можно даже сказать, на собственном опыте, пояснил, почему люди за мной не пойдут. Это тоже было везением, только очень своеобразным.

— Что же он сказал?

— Что некоторые вещи можно взять только шкурой. Человек, который не голодал, не был в бегах, не прятался, уходя от смертельной опасности, да просто небитый домашний идеалист — людей понять не может. И люди его не принимают. Он может быть умным, образованным и каким угодно хорошим, но люди никогда не поверят тому, кого жизнь никогда не брала на излом. О том, что такое голод, жажда, лютая нужда или ненависть из учебников не узнаешь. Слова в таких случаях бессильны.

— И что же Вы сделали?

— Оставил родителям записку с подробным объяснением своей позиции и прогулялся от Питера до Уссурийска. В основном, пешком и не регистрируя это в клубе туристов. Прогулка вышла интересной и заняла восемь месяцев. Трижды побывал в детприемниках, по большей части, за еду отрабатывал. В общем, разное было. Потом долго стоял на учете в детской комнате милиции. Впрочем, после виденного и пережитого, это не волновало от слова «совсем».

— Сколько ж Вам тогда было лет?

— Четырнадцать.

Представив, как это выглядело в реальности, генерал не нашелся, что сказать.

Впрочем, потом он все же собрался с силами и сказал:

— Я вам, командир, не верю. Нет, не так. Правильнее будет сказать, что не могу поверить — выйдет честнее.

Сказанное тут же встало колом в глотке, стоило лишь внимательнее присмотреться к только-только разменявшему четвертьвековой юбилей Командующему. Никаких признаков обиды или гнева. Скорее, выражение бесконечного терпения и любви. Так обычно разговаривают с любимыми, но по молодости лет, бестолковыми детьми.

— Генерал, меня ни капельки не трогает ваше неверие или непонимание. Единственное, что удивляет — это то, что поучаствовав, минимум, в пяти войнах, вы так и не поломали картонные стенки, отгораживающие Вас от реальности.

Ну да ладно, — Вояр неожиданно дал понять, что беседа окончена. — Похоже, во всем надо убеждаться на собственно шкуре, Лев Яковлевич, такие уж мы обезьянки.

— Спокойной ночи, товарищ Вояр, — слегка встревожено попрощался генерал, не понявший причин, по которым так резко закончилась одна из самых интересных за последние годы бесед.

— Спокойной ночи, — внимательно заглянул в глаза Рохину Вояр. — Приятных сновидений.

Утром, в несусветную рань, когда солнце еще только собиралось выкатиться из-за кромки леса, Рохин встречал своего командира, заканчивающего неспешную утреннюю пробежку.

Выглядел генерал-лейтенант совсем неважно. Бледное до синевы лицо, до крови искусанные губы, слегка дерганая манера двигаться. К появлению генерала плохо выспавшаяся охрана отнеслась с легким недоверием, так как его правый карман явно оттягивало что-то тяжелое, чего раньше никогда не наблюдалось.

— Это было абсолютно необходимо, — вместо приветствия, извиняющимся тоном сообщил Виктор.

— Да я что… Живой вроде. Просто хотелось бы знать, как называется эта напасть.

— Индуцированная паническая атака, Лев Яковлевич. Причем, в довольно-таки мягком варианте.

— В мягком, говорите, — скептически хмыкнул генерал. Ядом, содержащимся в его голосе, можно было бы потравить всех вредителей полей и огородов в Союзе.

— В мягком, можно даже сказать, очень мягком, — заявил Вояр. — Хотите, я даже расскажу, как оно происходило?

— Попробуйте.

— Сначала вы ощутили, что откуда-то из-под солнечного сплетения к горлу ползет ком. Было?

— Было.

— Немного подташнивало, хотелось как-то поменять позу, но даже повернувшись, вы обнаруживали, что легче не стало. Через некоторое время вы поняли, что вам погано независимо от позы. Как ни повернись, все одно: тошно, и ком у горла. Но не рвало, так подташнивало. Тихо и достаточно мерзко.

— Да.

— Помаленьку вы к тошноте привыкли, но начало барахтаться сердце, и пропал сон.

— Было.

— Вы вставали, курили, ходили в туалет, может быть раскрывали окна или пытались выйти подышать, но ничего не проходило. У горла стоял ком, сердце периодически пропускало удары.