Александр Плетнёв - Вскормленные льдами [litres с оптимизированной обложкой]

– Подлог! Незаконно, – сразу возразил штурманский офицер. – Бесы с теми бы узкоглазыми, но американцы? Растрезвонят…

– Хм. Наруша-а-аем! – Одобрительно выпустил дым Зиновий Петрович. И уже только по склонению этого «нарушаем» сразу стало понятно, что идея ему пришлась по вкусу. – Американцы сами должны понимать, что всё только для сохранения их судна. А наша «Аризона», высадив десант, как пришла, так и уйдёт. Кто такие, знать не знаем. Разве не так, господа?

Все плотоядно заулыбались – таким командующий им определённо нравился.

«Ослябя» ещё где-то в нескольких милях к северо-востоку подбирал из воды выживших, а сигнальщики «Суворова» уже слышали комариный зуд приближающегося скоростного «ямаловского» катера.

Вскоре он стремительно выскочил из-за дымки, безошибочно направившись к флагману, где у трапа уже была пришвартована паровая шлюпка с «Воронежа», доставившая капитана парохода.

Отыскав для своего плавсредства местечко возле борта броненосца, с катера на палубу поднялось шесть человек в сером пятнистом камуфляже. Из совсем уж необычного, пожалуй, были желтоватые очки, у некоторых сдвинутые на покатый и такой же пятнистый головной убор. Остальное было в заплечных рюкзаках, и даже карабины оказались зачехлёнными.

Наблюдавший с мостика Рожественский, не оборачиваясь, зная, что «в спину дышит» Коломейцев, произнёс… при этом начав немного разочарованно, а потом превратив всё в колючую шутку:

– Скромно. А я ожидал, что они с собой ручную гаубицу привезут. Распорядитесь, чтобы у катера поставили караул. А то знаю я наши каторжные морды – залезут, ещё упрут чего-нибудь.

– Или увидят чего не следует, – невзначай поддакнул капитан 2-го ранга.

– И то – да.

Планирование операции на «Суворове» не затянулось – обговорили общие моменты, так как главное решалось в самой бухте.

Карту привезли с «Ямала», сухо и деловито освещая дислокацию:

– Вот место его стоянки, он тоже, как вы видите, глубоко в бухту не входил. Боится. Стоит на якоре и здесь глубины приличные. И можно хоть слева к нему, хоть справа.

Для капитана и штурмана «Воронежа» главное было выйти к цели, не наскочив на рифы, быстро и точно стать борт о борт с «американцем». Желательно ничего не повредив.

Всё остальное зависело от обстановки на месте, от взаимодействия пришлых бойцов с матросами досмотровой команды.

Как сказал командир морпехов со звучной фамилией Волков:

– Тактические построения надо вести, отталкиваясь от платформы, сиречь от борта «Воронежа». И уже на месте определить позиции и действия для каждого бойца и всей штурмовой группы в целом.

Название «штурмовая группа» прицепилось, понравилось… особенно мичману, который уже более дружелюбно смотрел на пришельцев, со значением покручивая ус.

Определённо! Нелёгкий характер адмирала Рожественского формировался не одним годом, под давлением обстоятельств и условий.

В большей же степени свидетельства о взрывоопасном темпераменте Зиновия до нас дошли в воспоминаниях, связанных с его тяжёлым и бесславным переходом вокруг половины земного шара несбалансированной эскадрой, состоящей из разнотипных кораблей, с плохо обученными экипажами.

Естественно, что груз ответственности, понимание и реальная оценка боеспособности, перспектив выедали адмирала изнутри, выплёскивая все накопившиеся переживания и негатив на подчинённых.

В других обстоятельствах (более благоприятных) характер человека, конечно, не изменится, но вести он себя будет иначе.

А что же у нас по настроению и настрою Рожественского Зиновия Петровича?

Остались позади тернии ледового перехода.

За исключением некоторых перипетий, которые сейчас уже выглядят несущественными, Арктику преодолели благополучно, если не с блеском, оказавшись в кратчайшие сроки, можно сказать, в тылу у противника.

И пусть силы, которыми адмирал располагает на данный момент, незначительные – всего три броненосца, один из которых скорее броненосный крейсер, тем не менее под его началом мощный и маневренный отряд.

Уже есть первые успехи. Дай бог всё сложится удачно с обеспечением кораблей, и тогда уж он и дальше себя проявит! Решимость Зиновия Петровича подкреплялась именно этой уверенностью. Или верой.

Это для нас, атеистов двадцать первого века, сии понятия имеют различия, а для жителя той эпохи, для православного русского, вера и уверенность шли бок о бок.

– Будете? Волков угостил, – Коломейцев протянул едва початую пачку сигарет, неопределённо поведя взглядом вверх. – Оттуда.

Рожественский вытянул одну. Подставился под услужливый огонёк.

– Вы, Николай Николаевич, я, как погляжу, на дружеской ноге с ним? – Несмотря на мягкий тон, какая-то неприязнь в вопросе адмирала проскальзывала.

Сам Рожественский понимал, чем это было вызвано. Тогда, при первом посещении ледокола, по просьбе государя он «немного попровоцировал» потомков, устроив небольшой скандал. И запомнил «грубоватую вежливость» этого самого лейтенанта Волкова.

О нет! Конечно же понимал, что тот был вроде бы как в своём праве и обеспечивал порядок, но… осадочек остался.

А потому ненароком искал причину, к чему-нибудь придраться, ни с того ни с сего пробурчав:

– Безбожники. Вы обратили внимание – ледокол судно огромное, а ни служителя церкви, ни иконки ни одной, ни сами они никоим образом не поминали Бога или своей веры?

– Надо же, – Коломейцев удивился, – а я в прошлый раз так и задался вопросом по поводу веры.

– И что ж? У них же на уме один прогресс.

– Да, – улыбаясь, подтвердил капитан 2-го ранга и явно процитировал: – «Все наши дела, когда мы не думаем о хлебе насущном, слагаются из науки и веры». Вот что он мне ответил.

– Всё одно – безбожники, – адмирал уж совсем с неудовольствием затянулся, шумно выдыхая, пуская сизый дым, – с наукой их всё-то понятно, а что они под «верой» понимают… тут вопрос.

Дым щипал глаза, глаза щурились, глядя, как табачное сизое облачко словно бы пересекается, перемешивается с чёрным клубящимся, валящим из длинной трубы паровой шлюпки, что отчалила от борта «Князя Суворова», направившись в сторону отдалённого силуэта в тумане – «Воронежа».

«Вот вроде бы и пробовал эти сигареты из будущего, – удивлялся Зиновий Петрович, – и уже сравнительно понял, что не нравятся. А всё одно тянет испытать… как запретный плод. Эх, грехи наши…»

А клочья тумана так и продолжало таскать туда-сюда, то в одну сторону отголосками утреннего бриза, то, к обеду ветер менялся – в другую.

Заунылые склянки пробили свои четыре удара, когда мутные очертания парохода, взявшего курс к полуострову, стронулись с места.