Кулак Петрович И Ада - Брод в огне

Эрвин по дороге купил кулек леденцов для ее детей — теперь ему, во всяком случае, не приходилось выбирать между этим удовольствием и мясом к собственному ужину — толкнул зеленую дверь и оказался в небольшой комнатке, освещенной единственным окном и двумя масляными лампами. За стойкой вместо Мирты стоял невысокий мужчина с пробором как у клерка и пристальным взглядом. Увидев Эрвина, он мигом сложил губы в улыбку, которая настолько плохо сочеталась с выражением глаз, что выглядела пришитой. Ну просто вылитый опереточный шпион. Эрвин даже удивился, где Мирта откопала такого неприятного приказчика — раньше ей помогала старшая дочь.

Дело осложнялось: Эрвин, конечно, не стал бы расспрашивать незнакомца об Анне. Вряд ли он вообще знал, что Мирта позволяет использовать магазинчик в качестве почтового отделения для людей, которые не могут писать друг другу напрямую. В Каллад такое вообще не приветствовалось — уж очень не любил Герхард Винтергольд подобные вещи, особенно в исполнении граждан второго класса.

Эрвин обвел витрину рассеянным взглядом, соображая, что ему может быть нужно в этом местечке, кроме его хозяйки.

— Добрый день, — улыбнулся человек за стойкой. — Я могу вам чем-то помочь?

Нордэнвейдэ не хотелось лгать, что он искал пуговицы, поэтому он прямо сказал, что ищет Мирту.

— Мадам Вилассэ здесь больше не работает, — необыкновенно любезно отозвался мужчина. Чем-то эта необыкновенная любезность резанула Эрвину слух, как фальшь в мелодии. — Вы ищите мадам Вилассэ по каким-то деловым вопросам? Вся бухгалтерия осталась здесь, и я буду рад вам помочь…

«Смотрит на меня, как будто сейчас побежит жандармам портрет рисовать», — с отвращением подумал Эрвин. Глаза приказчика буквально ощупывали его лицо.

— По личным. Мадам Вилассэ не сообщила, куда переходит?

— Переходит? — поднял бровь мужчина. — Увы. Боюсь, здесь некоторое недоразумение. В свете последних событий…

Многозначительная пауза вызвала у Эрвина не любопытство, а желание как следует встряхнуть приказчика, конфликтовавшее с нежеланием пачкать руки.

— Извольте выразиться понятнее, — холодно бросил Нордэнвейдэ. Шесть лет в калладской армии его чему-то научили. Например, вовремя ставить людей на место, не повышая голоса. Ледяной тон в сочетании с военной выправкой сделал свое дело: человек за стойкой несколько потускнел.

— Несчастный случай. Ее старшая дочь попала под колеса телеги. Ничего серьезного, но…

«Но на рэдцев и прочих граждан второго класса медицинская страховка распространяется только при травме на производстве».

— … госпожа Вилассэ разумно решила, что девочке полезен свежий деревенский воздух. Думаю, любой врач одобрил бы это ее решение. Они уехали всей семьей еще в середине лета.

Эрвин вдруг вспомнил, как около полугода назад Мирта говорила ему, что отказалась продать свою лавочку некоему калладцу, фамилии которого он не запомнил. Не исключено, что тому самому, который теперь пристально глядел на него из-за прилавка.

— Перелом, конечно, сложный, но, есть надежда…

Эрвину не хотелось слушать про сложные переломы и надежды, до которых говорящему не было никакого дела. Мирта обожала свою работу. Она не продала бы магазинчик, будь у нее хоть малейший шанс выкарабкаться как-то иначе.

Но льгот по ссудам для граждан второго класса тоже не предусматривалось.

— Она не оставила адреса?

— Э… нет, не думаю. Во всяком случае, не мне. Нам они не оставляют ничего.

«Это вы им ничего не оставляете», — с удивившей его самого злобой подумал Эрвин. Не то чтобы этот человек ему чем-то насолил — в худшем случае он перекупил чужое дело за бесценок — но Нордэнвейдэ хотелось организовать означенной собственности новую смену хозяина.

Конечно, это была глупость. Весь окружающий мир не следовало винить в том, что запасов сыворотки Асвейд у Эрвина хватило бы еще на три месяца и неделю.

— Ну, то есть, может, оставила соседке…

Эрвин сухо поблагодарил за новости и вышел прочь, чувствуя пристальный взгляд точнехонько между лопаток. Наверняка местное отделение охранки приплачивало любезному господину за его разговорчивость. Даже Дэмонра, верившая в непогрешимость Каллад как в истину последней инстанции, и та советовала лишний раз не трепать языком при лавочниках, портных и остальном «сословии три с плюсом». Вложить столько презрения в слова, которые даже бранными не являлись, могла только армейская нордэна в десятом поколении.

С испорченным настроением Нордэнвейдэ побрел к дому Анны. Заходить он не намеривался, но, кто знает, возможно, та могла возвращаться с медицинских курсов, о которых писала, или беседовать с кем-то на улице. Наконец, он мог заметить ее в окне.

Дом Тирье изменился мало: тот же заросший плющом мезонин, те же покосившиеся ставни, та же выкрашенная алой краской дверь с начищенной ручкой. Эрвин бросил взгляд на окна гостиной, выходящие прямо на улицу. Кто б ему рассказал, что пианино Тирье будет взывать у него чувство, близкое к ностальгии. Были же времена, когда рулады несчастного инструмента казались Эрвину проблемой.

Не без труда поборов искушение все же постучаться с парадного хода, Нордэнвейдэ пошел своей дорогой. Представление о том, что делать дальше, у него имелось очень размытое. Из гостиницы он выписался утром и возвращаться не хотел, приглашение Маэрлинга прогуляться в «Дыханье Розы» даже не рассматривал, поскольку не имел при себе нужного запаса жизнелюбия и калладских марок, а чем заняться еще — решительно не знал. Эрвин и так проторчал на скамейке у церкви, где прощались с Кейси, гораздо дольше, чем требовали здравый смысл и самоуважение. В итоге он решил, что можно побродить по городу, пока не стемнеет, а там все же перехватить Маэрлинга и извиниться. Никакой вины Эрвин не ощущал, но у него не имелось столько друзей, чтобы он мог позволить себе ими разбрасываться из принципиальных и не очень соображений. Такие вещи он считал привилегией юности.

Парк святой Рагнеды, как всегда, был великолепен, то есть блистателен и пустынен. В дальней от реки оконечности к четырем пополудни уже сделалось практически безлюдно. Тишину нарушал только резкий грай ворон да легкий шелест листвы под ветром. Но даже здесь царил истинно калладский порядок: пожухшие листья лежали по бокам дорожек ровными кучками, скамейки стояли симметрично через равные интервалы, над ними холодным золотом сияли клены, высаженные как по линейке, а еще выше, в ослепительно-синем небе, полыхало солнце, которое не грело.

«Какая осень на дворе», — рассеянно подумал Эрвин. В рэдских полях она выглядела по-другому — менее торжественно и более грустно. Наверное, природа в какой-то мере отражала характеры людей, или с точностью наоборот. Калладцы перед неизбежным собирались и даже принаряжались, следуя идее, что умирать нужно красиво, а рэдцы пили и пели печальные песни. Когда беда проходила мимо, рэдцы радовались и пели веселые песни, а калладцы удивлялись и расклеивались. Поэтому нигде не было весны красивее, чем в Рэде, и осени роскошнее, чем в Каллад.