Кулак Петрович И Ада - Брод в огне

Эрвин свернул на самую дальнюю аллею, поднялся по пологим ступенькам, следуя к любимой скамейке, и удивленно остановился. Скамейка оказалась занята: там, свернувшись клубочком, лежала женщина. Судя по стоптанным почти до дыр башмакам на высоком каблуке, чулкам со спущенными петлями и стоящей рядом бутылке водки это была никак не дама, уставшая от прогулки и решившая вздремнуть. Спящая куталась в шерстяную зеленую шаль. Эрвин узнал сначала шаль, и потом — женщину.

Кажется, проститутку звали Марита.

Он удивился, увидев ее днем в безлюдном парке. Вряд ли здесь бродило много клиентов. В лучшем случае — заглядывали гимназисты, пишущие дрянные стишки в тонких тетрадках, а такие, если верить Маэрлингу, предпочитали содержанок, благосклонность которых оплачивали вскладчину. Марите сейчас следовало находиться в «Зеленой лампе» и готовиться к вечерней смене.

Эрвин с некоторой опаской приблизился, стараясь не шуметь. Это действительно оказалась его нежданная спасительница, и она спала, уткнувшись носом в сгиб локтя. Так и не прогулянное в Каллад чистоплюйство требовало вывернуть карманы на предмет мелочи, бросить ее у скамейки и немедленно уходить. Эрвин не то чтобы любил или не любил продажных женщин — он просто пересекался с ними так редко, что даже мнения никакого не сумел составить по этому модному вопросу. С одной стороны, родители сумели привить ему вполне понятную брезгливость, которую обучение на врача нисколько не смягчило. С другой стороны, проститутки торговали собой в мире, где куда более продажные твари торговали, например, гражданствами. Они, несомненно, относились к той части мира, о которой Эрвин предпочел бы ничего не знать. Но именно у этой женщины пока еще было имя и — из каких бы соображений она это ни сделала — она рискнула собой, защищая его жизнь.

Рука Эрвина, уже нашарившая в кармане мелочь, застыла в воздухе. Ни один человек на свете не заслуживал того, чтобы спать в парке как собака.

Нордэнвейдэ сунул монеты назад и, не снимая перчаток, легонько коснулся плеча женщины. Если бы она начала пьяно посапывать или бормотать, он бы, наверное, ушел. Но Марита открыла глаза почти мгновенно и стала лихорадочно озираться, как вспугнутая птица. Потом, видимо, разглядела мужской силуэт и отсутствие жандармской каски и хрипло спросила:

— Удовольствие справить?

Эрвина затошнило.

— Нет, — быстро ответил он, отшагивая.

Марита несколько раз моргнула, прогоняя сонную или алкогольную одурь, а потом ее лицо вдруг сделалось испуганным, как у человека, увидевшего покойника.

— Эрвин?

Было удивительно, что она помнила его по имени. Сколько в ее жизни нашлось таких вот Эрвинов, Герхардов и Георгов — даже думать не хотелось.

— Да.

Марита быстро села, одернув юбку так, чтобы скрыть чулки, и еще несколько секунд внимательно рассматривала его, щурясь от солнца.

— Я что, умираю в больнице и мне это снится?

Судя по тому, как подурнело ее лицо меньше чем за год, да такого финала оставалось не так уж и далеко.

— Вы не в больнице. И, смею надеяться, вы не умираете.

— Да, я надеюсь еще чуть-чуть пожить, — усмехнулась она, но тут же поджала губы. Видимо, зубы у нее находились не в лучшем состоянии. Эрвина, впрочем, это волновало очень мало. Он лихорадочно думал, что делать, и не находил ответа. — Ты очень похорошел с нашей последней встречи. Значит, поход за яблоками удался. Мне пересказывали газеты…

— Почему вы не в… не в заведении? — вопрос глупее сложно было выдумать, но все лучше, чем говорить Марите, что та с их последней встречи постарела на добрые десять лет.

— А тебе правда интересно или ты из вежливости спрашиваешь? — хмыкнула она в ответ.

— Какая уж тут вежливость, — пробормотал Эрвин, обводя рукой пустынный парк.

С граем взметнулась в небо воронья стая. Марита проследила за ее полетом и опустила голову.

— Да чего там… Выгнали меня.

— Выгнали? — удивился Эрвин. Нравы публичных домов он представлял очень смутно. Вот с завода — это он знал — могли уволить за пьянство.

Марита стукнула кулаком, затянутым в серую шерстяную перчатку без пальцев, по скамейке.

— Да Создатель святый! Наградил залетный купчик… Ты вообще в курсе, что такое сифилис? Или думаешь, что от этого надо мыть руки перед едой?!

— Думаю, надо не жрать, что попало, — также грубо ответил Эрвин. Марита, за мгновение до этого бывшая на грани истерики, осеклась. Потом вымученно улыбнулась:

— Жрем, что дают. Как собаки. В общем, на дверь мне указали. Месяц как. Хорошо, что не зимой. Уже б околела где-нибудь. За шаль спасибо, кстати, пригодилась… Да ты в голову не бери. Сам-то как?

«Интересно, если я стою в парке, говорю с опустившейся проституткой и ощущаю с ней почти мистическое родство душ — как я сам?» — подумал Эрвин. Ответа он знать не хотел.

— Ничего, живой, — коротко ответил Нордэнвейдэ. Потом, подумав, все же присел на край скамейки. Марита поспешно отодвинулась, как школьница на уроке закона божьего, и смиренно сложила руки на коленях.

— Часто тут гуляешь? Я тебя раньше не видела.

— Я теперь живу не здесь. Так, заехал к бывшим сослуживцам.

— Значит, скоро уезжаешь?

Вопрос она задала очень спокойно и как бы невзначай. Марита без лишнего шума и истерик выясняла, как долго ей осталось жить. На город ведь шла зима. Ночи в сентябре уже были холодными, но в октябре на улице мерзли даже псы.

Маэрлинг легко дал бы ему денег в долг. А он бы мог экономить, живя в Эйнальде, и за месяц все вернул бы до марки.

— Я попробую устроить вас в больницу.

— Да тебя б самого кто вылечил, — похоже, вполне искренне вздохнула Марита.

Эрвин пожал плечами. У него оставались три месяца и неделя, а дальше деньги, в принципе, большого значения не имели. Откуда бы Дэмонра ни брала нелегальную сыворотку, этот секрет она им не оставила, и обижаться на нее было не за что. Она и так подарила ему пять с лишним лет жизни взаймы. А теперь готовилась унести свои тайны или в ссылку, или в могилу — второе вернее.

Эрвин, впрочем, не очень удивился бы, узнав, что ее попытаются освободить силой. Его скорее удивляло, что за прошедшие с момента ареста месяцы никто еще не попробовал это осуществить. По всей вероятности, дело объяснялось тем, что Дэмонра, не считавшая себя виновной, из гордости не стала бы удирать из тюрьмы до суда. Но теперь, когда сделалось ясно, как далеко пойдет Дэм-Вельда в своем стремлении ее устранить, нордэне было самое время пересмотреть эту позицию. Наверняка Магда Карвэн уже пекла хлеб с начинкой из напильника в лучших книжных традициях, а Зондэр Мондум готовилась перевести некоторую сумму на виарские счета калладских друзей.

— Ты задумался. И ты печален, Эрвин.