Василий Сахаров - Вольный Дон [publisher: МедиаКнига]

– Ой, хорошо бы, – разрешая Тверитинову покинуть свой кабинет, Алексей взмахнул рукой, но врач остался на месте, и он задал вопрос: – Что еще?

– К милости твоей взываю, государь, и о заступничестве молю.

«И этот туда же», – подумал Алексей и спросил:

– В чем беда?

– По приказу патриарха Стефана вчера был схвачен мой лучший ученик молодой цирюльник Фома Иванов. Сейчас он находится в колоднической палате при патриаршем дворе и подвергается жесточайшим пыткам, а не сегодня, так завтра, и меня схватят.

– А есть за что?

– Патриарх считает, что имеется, ибо мы с учениками уверены, что церковь слишком много власти загребла, пастыри лживы и стяжают земные богатства, монахи захребетники и дармоеды, объедающие страну, а церковные обряды, целование икон и другие, являются причиной многих болезней. Батюшка твой говорил, что ныне у нас повольно всякому, кто какую веру изберет, в такую и верить. И еще он утверждал, что всего превыше просвещение народа. А на деле получается, что это не так?

– Ты Дмитрий батюшку покойного не вспоминай и его авторитетом на меня не дави, – император усмехнулся. – Он много чего говорил, и в частности, что хулители веры наносят стыд государству и не должны быть терпимы, поелику подрывают основание законов. И в «Воинских артикулах» записано, что смертью наказывается тот, кто на еретика и богохульника не доносит. Вот и получается, что вроде бы в чем-то ты прав, а по сути мерзкий богоотступник, которому самое место на костре.

– Значит, не будет мне заступничества?

Алексей посмотрел на поникшего лекаря и принял решение:

– Заступлюсь за тебя и твоего ученика, но вы должны прилюдно покаяться и три дня простоять на коленях перед иконами замаливая свои заблуждения.

– Но внутри, в душе своей, – Тверитинов ударил себя в грудь, – мы все равно будем знать, что правы.

– Так я тебе про то и говорю. Верь, во что пожелаешь, но молчи и не выпячивай свои идеи. Возможно, настанет день и они будут востребованы, и очень может быть, что случится это еще при моей жизни. А если ты ошибаешься, гореть тебе в геенне огненной за твои речи и убеждения.

– А ты сам как считаешь, государь, есть за мной правда или нет?

– Опасные вопросы задаешь, доктор. Не по чину они тебе, но ты меня сегодня порадовал и я отвечу. У каждого своя правда, и я надеюсь, что со временем, вера православная сможет избавить себя от корыстолюбцев и провести грамотную реформу своей структуры.

– Благодарю за разъяснение, Алексей Петрович.

– Вот и ступай.

Медик вышел, а император сделал себе пометку в блокнотик, обязательно переговорить с патриархом о судьбе Фомы Иванова, и вызвал Филиппова. Секретарь появился сразу же. Он подошел к столу, положил на него депеши и присланные из Сената на подпись бумаги. После чего, отодвинув в сторону один запечатанный черной сургучной печатью пакет, произнес:

– Письмо с Дона, от войскового атамана Кондратия Булавина.

Кивнув головой, Алексей отпустил секретаря, вскрыл пакет, достал письмо и, прочитав его, впал в легкую меланхолию. Независимый донской атаман сообщал, что на его сына Никифора было совершено покушение и, вне всякого сомнения, за убийцами стояла православная церковь, а точнее Протоинквизиторский приказ и его глава архимандрит Пафнутий. Далее Булавин писал, что рассматривает это прискорбный случай как попытку порушить мир между Россией и Доном, и просил императора держать бешеных псов на привязи, а если он не в состоянии этого сделать, пусть позовет на помощь соседа, который живо их в клетку загонит. В самом конце послания шла приписка-напоминание, что на Дону нужен постоянный представитель российской дипломатической службы, который бы и занимался решением всяких неурядиц между двумя государствами.

«Нет, определенно, проблему церкви надо решать», – подумал император. После чего встал, покинул свой кабинет и сказал Филиппову:

– Вели готовить выезд. Едем на патриарший двор. И вызови ко мне Шафирова со списками своих самых лучших и толковых людей.

Астрахань. 28.05.1710.

Максим Кумшацкий встал посреди огромного походного шатра, который ранее принадлежал ардебильскому наместнику, поднял кубок с вином и произнес:

– За нашу удачу и победу!

– За победу и удачу!

Собравшиеся в шатре полковники регулярной донской армии и приглашенные гости, вроде меня, поддержали командарма, а потом выпили за завтрашний день и начало похода. После чего Кумшацкий присел рядом со мной и, понизив голос до полушепота, сказал:

– А ты хитрец, Никифор.

Командующий Каспийской армии уже был в легком подпитии, всех вокруг считал друзьями и находился в том состоянии, которое арабы называют «птичка», то есть его вот-вот пробьет на песни, а пока он желает поговорить. Я не против, сам пару кубков вина пропустил и меня распогодило, так отчего бы и не погутарить с уважаемым человеком.

– И почему ты решил, что я хитрец, дядька Максим?

– А потому. Все вольные атаманы еще три дня назад в море вышли, за добычей торопятся, а ваш отряд чего-то ждет. Значит, вы свой план имеете и, зная твою дотошность, могу предположить, что за добычей ваша флотилия пойдет не туда, куда все.

– Ну, это не хитрость.

– Э-э-э, нет… – протянул он. – Именно хитрость. Ведь ты понимаешь, что персы как узнают, где казаки высадились, так все свои силы туда направят, а тут вы, раз, и захватили никем неприкрытый город. Верно я рассуждаю?

– Все так.

Хитрить я не стал, нужды в этом не было, а Кумшацкий сказал правду, наш отряд задержался в Астрахани преднамеренно.

– И когда вы выходите?

– Сразу после вас, дядька Максим, только вы вдоль западного берега пойдете, а мы вдоль восточного.

– А куда нацелились? – Я промолчал и только плечами пожал, а Кумшацкий хмыкнул и сказал: – Бывай, Никифор. Удачи тебе.

Атаман встал и снова вышел в круг. Видимо, намечалось пригласить музыкантов и певцов. Душа уходящих в поход казаков требовала продолжения банкета, а мне стало скучно и, не привлекая к себе внимания, я покинул шатер и вышел на свежий воздух. Шум, гам, свет ярких лампад, звяканье кубков и веселые выкрики остались за спиной, а я немного постоял на месте и через лагерь Каспийской армии направился к Волге.

Куда ни посмотри, сотни костров, вокруг которых сидят казаки, бурлаки и астраханские солдаты, как и атаманы в шатре, за чаркой вина. Вскоре все эти люди, которых более десяти тысяч, сядут на расшивы и бусы, и направятся в сторону Дербента. Там они высадятся на берег, соединятся с отрядами терских казаков и ватагами вольных атаманов, а затем начнут штурм города. И сомнений в том, что он будет взят, ни у кого нет. Стены древней приморской цитадели давно не ремонтировались, пушки старые и припасов мало, а гарнизон состоит из не самых лучших персидских войск и ополченцев, которые готовы открыть ворота крепости за небольшое вознаграждение и гарантию собственной неприкосновенности. Так что прав был древний военачальник, сказавший, что он может въехать в любой город на осле, который будет нагружен мешками с золотом.