Василий Сахаров - Вольный Дон [publisher: МедиаКнига]

– О чем задумался, Никифор?

Оторвав взгляд от пламени костра, на которое смотрел, я обратил внимание на Ивана Черкаса, который задал мне этот вопрос.

– Представляю, как мы здесь зимой жить станем.

– А-а-а! – Черкас беззаботно взмахнул рукой. – Все будет хорошо. Женатые ватажники до весны на старых местах останутся, а на нас, на двадцать-тридцать человек, донжона хватит.

– А стены? А рабочие?

– Ты же сам сказал, что временный палисад поставим, а строителей в бараках расселим. Значит, так все и сделаем, а иначе, зачем нам столько бревен и досок понавезли.

– Что не пропадем – это понятно. Вот только все как-то неустроенно и смутно, и от этого мыслишки разные в голову лезут.

– Плюнь и разотри, атаман. Лучше давай представим, как мы в этих местах через пару лет заживем.

– Ну, давай. Вот ты, Иван, как свою жизнь видишь?

Черкас наморщил лоб, шмыгнул носом, и сказал:

– В крепости дом каменный поставлю. Женюсь, обзаведусь хозяйством и с тобой буду в походы ходить, а то здесь как-то скучно.

– И все?

– Ну, да. По мне, так больше ничего и не надо.

– Понятно, – оглядев остальных боевых товарищей, обратился уже к ним: – А вы что думаете?

Из всех, первым, как ни странно, высказался молчаливый богатырь Михайло Кобылин:

– Я как Черкас, только походами не горю, хочу большое хозяйство завести и на месте осесть.

«Вот и крепостной кастелян, он же комендант», – подметил я, и кивнул в сторону Семена Кольцо:

– Ты?

– Я бы завод кирпичный поставил, вроде тех, что у тебя под Черкасском стоят. Предприятие приносило бы доход, а жить мне лучше здесь.

– А если я тебе предложу долю от моих производств, и ты станешь управляющим, который расширит производство?

– Не откажусь, только доля должна быть достойная.

– Посмотрим, как покажешь себя. – Взгляд на Смагу Воейкова. – Что у тебя?

Смага, отличный боец и неплохой тактик, которого я прочил в десятники, сказал:

– Пару лет с тобой, а потом хотелось бы самому ватагу собрать.

– Неплохо, и по делу.

Последним, кто не высказался, был Митяй Корчага. Все мы посмотрели на него, но он молчал и Иван поторопил его:

– Чего тянешь, односум? Скажи, как свою жизнь видишь?

Митяй тяжко вздохнул, мотнул светлой выгоревшей на солнце шевелюрой и выдавил из себя:

– Хочу на Русь вернуться и с боярином своим за невесту посчитаться.

– А дальше-то что? – спросил я.

– Никогда об этом не думал.

– Надо бы думать, друже. Ненависть она ничего не созидает, а только разрушает человека изнутри. Поразмысли над этим, и когда прикончишь боярина, а ты это сделаешь, должен будешь вернуться назад и начать жизнь заново.

– Это уж как получится, атаман.

Тем временем костер прогорел, мы обсохли, собрали добычу и отправились к своей крепости. Вернулись часам к трем дня. Битых уток отдали на кухню, чтобы на ужин была мясная порция для рабочих, а сами прошлись по стройке. Я переговорил с Таганком, пообещал ему до дождей озаботиться подвозом кирпича из-под Черкасска, и расплатился с работягами из Хомутовского городка, которые честно отработали неделю и возвращались к своему хозяйству.

Самый обычный день, вот только появились мои дозорные казаки из ватажников-холостяков, и не одни, а с неожиданным гостем, подтянутым черноволосым мужчиной лет двадцати пяти, руки которого были привязаны к луке седла. Если судить по носу с горбинкой, черным как смоль волосам и еще некоторым незначительным признакам, таким как посадка в седле, вылитый черкес. Однако одет этот человек как русский офицер, а конкретней, как поручик лейб-гвардии. Необычный в наших краях путешественник, и можно даже сказать, что немыслимый. Один, на донском пограничье, да еще и в мундире. То ли по нужде здесь оказался, то ли на голову плохой. У нас таких граждан не любят, война с Россией закончилась относительно недавно и память о ней еще жива в сердцах людей, так что запросто могли офицера как шпиона пристрелить, и в дальнем овраге прикопать.

– Атаман, – один из ватажников отпустил повод жеребца, на котором восседал пленник, – вот, поймали царева соглядатая. Мы его на дороге перехватили, он не сопротивлялся, был один, и сказал, что к тебе едет.

– Зачем меня искал? – спросил я гвардейца.

– А ты Никифор Булавин? – уточнил он.

– Да, это я.

– Тогда прикажи меня развязать, необходимо с тобой один на один поговорить и важное письмо передать.

– От кого письмо?

– Взгляни на мундир, и все поймешь.

– Развяжите его, – приказал я ватажникам и кивнул на свою палатку, которая стояла на берегу реки. – Подойдешь туда, там и переговорим.

Я расположился на бревне возле своего жилища. Офицер подошел через пять минут, размял затекшие кисти рук, постоял возле меня и, не дождавшись приглашения присесть, сам расположился напротив. После чего порылся за пазухой мундира, достал измятый пакет без всяких печатей, протянул его мне и представился:

– Поручик лейб-гвардии Преображенского полка князь Александр Бекович-Черкасский, порученец императора Всероссийского Алексея Петровича Романова, привез от него личное послание.

Взяв пакет, я спросил:

– А как твое настоящее имя?

– Девлет-Гирей-мурза.

– Закубанец?

– Да.

Вскрыв пакет, и достав из него послание Алексея Второго, я вчитался в текст. Два раза пробежался глазами по листу бумаги, который был исписан мелким убористым почерком, и задумался. Император писал о горе, которое постигло его, о смерти Ефросиньи Фроловой, и в этой истории не было ничего секретного, кроме прозрачных намеков на то, кого государь Всероссийский считает виновным в смерти любовницы. Кроме того, имелся постскриптум, где Алексей напоминал мне про обещание помочь в трудную минуту. Но не указывались сроки, когда я могу ему понадобиться, и не было раскладов о характере помощи. В самом конце, после постскриптума, шла приписка, касающаяся поручика Бековича-Черкасского, который был назначен своим государем посредником в переписке между императором и донским атаманом Никифором Булавиным. И там же просьба, по возможности, держать гвардейского офицера при себе и обеспечить ему связь с дипломатической миссией в Черкасске.

На этом как бы все, никаких тайн, хотя странностей в этом послании любой посторонний человек нашел бы предостаточно. Однако люди, кого нестыковки и странности могли бы интересовать, про него, наверняка, ничего не знали, а мне полученной информации хватило с избытком и, подняв взгляд на офицера, я начал задавать ему уточняющие вопросы:

– Письмо было написано почти два месяца назад. Почему так долго доставлял?

– Так получилось, – поручик несколько смутился и пожал плечами. – На Дон добирался с посольством, а оно не торопилось. А по прибытии в Черкасск, когда отделился, никак не мог тебя найти.