Алекс Бор - Лучшее [антология]

Он явно не понимает, какого черта здесь забыл. Зачем поддался на уговоры «этого моего друга». Герр Линдхольм — всего лишь немолодой, усталый, совершенно обычный человек, которого зачем-то выдернули из привычного пруда и оставили барахтаться на земле.

Одного.

На всей набережной, которую Густав Линдхольм наверняка еще помнит веселой и многолюдной, кроме него, одни голограммы. И вышло так, что, именно они здесь дома.

Настоящий я ежится. Ненастоящий — запрокидывает голову, в очередной раз за последнюю неделю открывая свое лицо другим.

Густав замирает. Забывает, что ему холодно; забывает, как устали ноги. Все его внимание концентрируется на мне; и герр Линдхольм даже не замечает, как неприлично открывается при этом его рот.

Я молчу. Мы оба молчим довольно долго.

— Да, — глухо произносит он, наконец. — Да, это правда. Сначала я не поверил, но это правда. Ты — это я.

И снова пауза. Тишина. Я не знаю, что ответить. Я вообще не знаю, о чем с ним говорить.

Нас привели сюда разные вещи. Густава Линдхольма — любопытство. Твоя живая фотография разгуливает по Стокгольму — надо же такому случиться. Меня… наверное, просто желание узнать больше. Понять себя.

Но герр Линдхольм вовсе планировал рассказывать истории из нашего общего детства. Мы не будем обсуждать школу, колледж (или где там он-я учился?), первую любовь и первое погружение в виртуальность. Нам, в общем-то…. совсем нечего друг другу сказать.

— Как так вышло? — бормочет Густав. — Какой странный феномен. Нужно обязательно куда-то об этом сообщить. Научный мир просто сойдет с ума.

Ну, или так. Или обсудить со мной будущую сенсацию. Это безопасная тема. Нейтральная. Будто взятая из учебников светских бесед.

Мой живот сжимается, и я начинаю ощущать нечто вроде тошноты.

Это тоже ненастоящее, заимствованное чувство. Такое же, как и все. У меня нет ничего своего — только отпечатки, бледные тени эмоций Густава Лейфа Линдхольма. Но если того Густава нет уже двадцать лет — вправе ли стоящий передо мной человек требовать его долги?

И так ли уж я обязан их отдавать?

— Не надо, — тихо говорю я. — Не надо никому говорить. Пожалуйста.

Он смотрит на меня с удивлением. Кажется, даже несмотря на приветствие и пару брошенных мной фраз, герр Линдхольм до сих пор не считал меня в полной мере разумным.

— Я не хочу, чтобы меня изучали, — продолжаю я. — Поэтому… давай все это останется между нами.

Густав молчит еще, по меньшей мере, минуту.

— Не хочешь… Чего же тогда тебе нужно?

Наверное, это очень забавно смотрится со стороны. Пятидесятилетний ты, пытающийся понять, что творилось… творится в голове у тебя тридцатилетнего. Полагаю, каждому хоть раз хотелось поучаствовать в подобном разговоре. Правда, особой благодарности на лице у Густава не видно. А я раздумываю над тем, как мог бы ответить на его вопрос каких-нибудь полчаса назад.

И понимаю: очень здорово, что он спросил именно сейчас.

— Жить. Просто жить дальше. Здесь, — отвечаю я. «Жить» — глупое, совершенно неподходящее слово, но я отчего-то не задумываюсь об его уместности.

Наверное, прямо сейчас я честнее, чем был когда-либо. Когда я все еще был Густавом Линдхольмом и когда перестал.

Он кивает и отчего-то опускает глаза.

— Ладно, — говорит Густав. — Как скажешь. Я буду молчать. Был рад… знакомству.

Его правая рука дергается, и я узнаю привычный жест. Герр Линдхольм чуть было не пожал мне руку.

— Мне надо идти, — сбивчиво объясняется он. — Я работаю. Отпросился буквально на полчаса. Надо возвращаться в офис.

Я его не слушаю. В общем, я даже не смотрю на него больше. Здесь есть Аннели, Вильма, залив и чайки. Куча интересных вещей, на которые можно смотреть.

Краем глаза я улавливаю, как Густав Линдхольм разворачивается, чтобы уйти. Не дождавшись моего ответа. Толком не попрощавшись.

Я окликаю его, и Густав резко оборачивается.

— Можно я… попрошу тебя об одной вещи? Совсем мелочь.

Он смотрит на меня настороженно. Наверное, герр Линдхольм опасается, что я захочу увидеться с ним опять. И что ему будет сложно сходу придумать подходящий предлог для отказа и придется изворачиваться и нести какую-то неопределенную чушь вроде: «Да, конечно. Как только у меня выдастся свободная минутка. Обязательно».

— Погладь кошку, — говорю я.

— Что? — замирает Густав.

— Она сидит за лотком, и ее давно не гладили.

Густав Линдхольм приближается медленно, будто туча с севера. Проходит мимо меня. Заглядывает за лоток с хот-догами. Аннели отходит в сторону.

— Кошка, — удивляется Густав точно так же, как всего дней десять назад — я. — Ну надо же.

Он опускает руку, и Вильма слегка приподнимается на задних лапах ему навстречу. Трется о широкую ладонь Густава. И начинает мурлыкать.

Рассказ занял первые места в номинациях «Самая интересная идея» и «Лучшая форма» на конкурсе «Хомо» в январе 2015 года.

— Только не меняйся, — твердит Мелисса мне на прощанье. — Только не меняйся, прошу тебя, не вздумай меняться; пожалуйста, обещай остаться прежним.

Она повторяет это на разные лады, снова и снова, будто заклинание. И, конечно же, плачет.

— Я ведь ухожу не на войну, — немного невпопад отвечаю я. Только немного — потому что Мелиссино «Не меняйся» слишком уж похоже на «Не умирай». И она понимает это не хуже меня.

— Не меняйся, — отчаянно шепчет Мелисса, когда я в последний раз целую ее и сажусь в седло верного Джимми. Я знаю, что назад лучше не смотреть, но, доехав до конца улицы, все-таки оглядываюсь на наш старый дом и одинокую фигурку во дворе. «Не меняйся», — эхом звучит в ушах.

— Что ты, Мелисса, — говорю я сам себе. — С чего бы мне вдруг измениться?

Перед тем как сгореть, письма Мелиссы превращаются в красивых бабочек со светло-коричневыми, пергаментного оттенка крыльями. Если попытаться схватить их, они взрываются прямо в руках, обжигая пальцы и иногда лицо. Поэтому раз за разом я просто наблюдаю за тем, как крупные, размером с две моих ладони бабочки кружатся по комнате, на мгновение устраиваются на столе, широко раскрыв исписанные мелким почерком крылья, и снова взмывают вверх.

И только через пару часов начинают тлеть.

— Зачем тебе письма? — спрашивает мастер Джо каждый раз, когда ловит мой ненавидящий взгляд. — Ты же все равно не умеешь ни читать, ни писать.

Я умею. Но если учитель в чем-то уверен, его не переубедить.

Моего наставника зовут Джо, да. Просто Джо. Именно так он представился, когда я, измотанный ночью в седле и промокший, подъехал, наконец, к стоящему на краю деревни домику. «Что это за имя? — подумалось мне. — Что за дурацкое имя?» Я ничего не сказал вслух, но тут же ощутил на себе презрительный взгляд.