Николай Васильев - Еще один баловень судьбы

Портер в восприятии Антона ничем не отличался от темного ирландского Гиннеса, имевшегося в любом приличном пивбаре Москвы, но, желая порадовать Генри, он пил его как райскую амброзию и потому, в самом деле, получил удовольствие. Еще большее удовольствие ему принесло поедание в меру прожаренного, сочного стейка. Гарнир они тоже подмели вчистую и стали еще оглядываться, чем бы закусить вторую кружку портера. Опытный бармен мигом понял требовательный взгляд Генри и передал им тарелку с фирменным сыром — вероятно, тем самым, чеширским. Впрочем, пить вторую кружку они уже не торопились, а стали цедить эль и смаковать сыр, показавшийся Антону очень вкусным.

Вокруг все говорили и гомонили без оглядки на соседей, а входная дверь иногда хлопала, впуская новых посетителей и выпуская прежних. Вдруг от двери раздался вскрик «Генри!», на который журналист поднял живо голову, улыбнулся и помахал приветственно рукой двум вошедшим джентльменам, пояснив Антону, что это тоже газетчики. Один из подошедших знакомцев Генри был высокий, худой и невозмутимый, другой напротив олицетворял жизнелюбие и отличался дородностью. Он и стал в основном говорить за всех в новообразованной компании, дополнительно воодушевившись, когда узнал, что витийствует в обществе французского дипломата. Вскоре Джордж (так он представился Антуану) доложил, что они с Винсом идут в театр Друри-лейн, но по дороге решили промочить горло кружечкой эля.

— Что за спектакль там будут представлять? — поинтересовался Антон.

— «Ночь ошибок» Голдсмита, но с современными переделками. А женщины по ходу пьесы там раздеваются почти догола!

— А можно ли еще купить билет на эту пьесу? — с подъемом чувств спросил Антон (вспомнив виденный им по рекомендации отца фильм с участием Олега Даля, Марины Нееловой и Константина Райкина).

— Не зна-аю… — ответствовал Джордж. — Пьеса эта идет, конечно, не первый день, но ажиотаж вокруг нее возник приличный. Впрочем, втридорога у перекупщиков всегда билет найдется!

— Ты как, Генри, не против туда сходить? — спросил Антон. — Билеты куплю, конечно, я.

— Мне вообще-то статью о сегодняшнем заседании парламента написать надо, — слабо возразил журналист.

— Ерунда! — воскликнул Джордж. — Сядешь за нее ночью и к набору успеешь. В первый раз что ли? Пошли, не разбивай компанию!

Возле Ройял театра на улице Друри-лейн, отгороженного от проезжей части металлической решеткой, толпилась публика, а на прилегающих улицах стояли многочисленные кареты. Когда четверка приятелей протолкалась ко входу в театр, Джордж поймал за рукав какого-то парнишку, тот привел к ним через пару минут солидного на вид мужчину, и Антон с Генри за несколько шиллингов стали счастливыми обладателями билетов на вечерний спектакль. Не мешкая, вся четверка прошла внутрь театра и, не сдавая верхней одежды в гардероб (не было в ту пору такой услуги!) пошла в партер в поисках свободных мест. Однако все скамьи там были уже заняты, и потому им пришлось отправиться в амфитеатр, где места нашлись (на третьем этаже, рядом с разнотипно одетыми лондонцами!). Впрочем, вид на сцену с их мест оказался сносным, а свои рединготы они сложили рядом, приобретя вполне светский облик.

Внутренность театра оказалась привычной Антону, лишь скамьи вместо кресел его раздражили. Он перевел свой взор на ложи, где красовались аристократы, и стал их по очереди осматривать, досадуя на отсутствие бинокля. Подивился, что некоторые дамы и даже кавалеры были в масках. Молоденькая дама в одной из лож показалась ему знакомой (дочь Элизабет?), но ложа эта была так далека, что сказать с уверенностью было невозможно. Рядом с ней сидел какой-то франт, снабженный лорнетом, который он поворачивал то влево, то вправо, и время от времени комментировал спутнице свои наблюдения.

Но вот из складок занавеса на авансцену вышел мужчина в старинной одежде и в парике, который весьма звучно объявил:

— Леди энд джентльмены! Сейчас труппа нашего театра представит на ваш суд самую известную пьесу мистера Голдсмита под названием «Ночь ошибок». Действие в ней происходит во времена, отдаленные от нас на 25 лет. За это время в Лондоне выросло новое поколение, которому одежды, понятия и даже слова того времени могут показаться архаичными. Поэтому мы взяли на себя смелость заменить вычурные выражения автора на более простые, а также осовременить поведение его персонажей. О том, как у нас это получилось, вы можете выразить свое мнение в конце спектакля: аплодисментами или свистом.

Тут занавес стал раздвигаться, а ведущий поспешил уйти со сцены, которая изобразила внутренность гостиной в доме сельского сквайра. В кресле зрители увидели хозяина лет шестидесяти, а перед ним женщину ему под стать с вызывающим выраженьем на лице, которая начала говорить:

— До чего вы упрямы, мистер Хардкасл! Кроме нас во всей Англии нет никого, кто не ездил бы изредка в Лондон стереть с себя ржавчину! Наши соседки мисс Хогс и миссис Грисби трутся там каждую зиму по месяцу и наводят на себя лоск!

Воистину! — взревывает мистер Хардкасл. — Трутся они там по месяцу, а набираются тщеславия и жеманства на целый год! В мое время столичные сумасбродства ползли к нам как улитка, а нынче летят быстрее дилижанса!

— Осточертели вы мне с воспоминаньями про то время! В итоге мы живем в старой развалине, которая смахивает на гостиницу — с той разницей, что никто в нее не заезжает!

— Но Дороти, вспомните: это было время, когда мы встретились и полюбили друг друга! Четверть века назад!

— Вечно вы меня старите, мистер Хардкасл! Мне было всего двадцать, когда я родила Тони от мистера Ламкина. Прибавьте к двадцати двадцать — сколько получится?

— Сейчас посчитаем: к двадцати прибавить двадцать… Ровно пятьдесят семь лет.

— Ложь, ложь! Тони еще не достиг сознательного возраста!

— И никогда не достигнет с теми мизерными знаниями, что он у вас получил.

— Это неважно. Ламкин оставил ему приличное состояние. На полторы тысячи фунтов в год он сумеет прожить и с теми знаниями.

— Его знаний хватает лишь на всевозможные проделки и озорство.

— Таков уж его нрав. Зато согласитесь, мой дорогой, у мальчика есть чувство юмора.

— Если прибивать к полу башмаки лакея, подражать в любой час суток иерихонской трубе и щекотать служанок почитается смешным, то да, юмор у него есть.

(За сценой раздается рев трубы).

— А вот и ваше любимое произведение, — с ехидцей говорит мистер Хардкасл.

В комнату, ухмыляясь, входит молодой повеса в верхней одежде и манит к себе мать.

— Тони, радость моя, куда это ты собрался?