Василий Панфилов - Эффект бабочки

Дух захватывает от того, что я в банде! В настоящей банде, подумать только! Вот пацаны в Атырау обзавидовались бы! Мне двенадцать всего, а уже на дело хожу, да не у ровесников из карманов мелочь трясу.

Не к месту всплывает сомнение, а точно позавидовали бы? Всякое у нас бывало — дрались один на один и толпа на толпу, огороды обносили… но чтоб кражи? Да и не вдохновляла раньше воровская романтика… Нет, точно позавидовали бы!

Оказавшись внутри, ребята стряхивают с рук строительные рукавицы (отпечатки!), натягивая сперва резиновые медицинские.

— Сервант в зале первое дело, — поучает Пашка, кидая вещи на диван, — ага!

Небольшая шкатулочка с золотом и бижутерией вытряхивается в барсетку. Туда же идут несколько купюр, найденные в баночке из-под крупы на кухне и из ящика компьютерного стола в хозяйской спальне.

— Смотри какие! — Ирка вылетает с несколькими наручными часами.

— Эти сразу выкинь, — брезгливо говорит Вовка, тыкая пальцем, — позолота и стразики, только лохов из провинции впечатлять, да армянам впаривать. Хотя… оставь, Ашоту скину. У него родни в Ереване много, подарков на всех не напасёшься. Хватит на раз посидеть в шашлычной, и то неплохо.

На прощанье Пашка выдрал из компа дорогущую игровую видеокарту, а Ира прихватила две зеркалки [69] [69] Здесь — зеркальные фотоаппараты. . Уходили через балкон, дело заняло чуть больше пяти минут.

— Наводка, пять минут риска, и мы на коне, — хохотнул Пашка, — понял, малой?! Сколько чистыми, Ир?

— Чуть больше семидесяти, да барахло скинем, ещё где-то столько же получим, — отозвалась девушка.

— Круто! — Вырывается у меня, — это за один раз столько взять можно!?

— Можно и больше, Тоха, — смеётся Вовка, положив мне руку на плечо, — раз четыре миллиона взяли чистыми, ух и погудели! Но там дело такое… нам добро дали обчистить того мудилу. Забыл человечек, под кем ходит и кому отстёгивать должен, вот и сняли с него защиту.

— На ноги приземлили, — веско говорит Пашка, стукнув кулаком по ладони с нехорошей ухмылкой, — чтоб вспомнил, откуда вышел!

Два час спустя, скинув добычу, засели у Ашота, толстого шашлычника с заведением в глубине спального микрорайона. Народ здесь всё больше из диаспоры и такие, как мы — уличные волки, как говорит Пашка.

— Добавки хочешь, дарагой? — Ласково спрашивает армянин.

— Спасибо, дядя Ашот, не влезет больше — порции у вас здоровенные. И вкусно всё!

— Кушай, дарагой! — Ашот отходит, потрепав меня по волосам.

— Хороший ара, — чуточку нетрезво говорит Вовка, — не великого ума, но мужик!

Почему-то захотелось возразить ему, глаза у Ашота не соответствуют нарочито-простоватому имиджу. Но старшаки лучше знают людей, на то они и старшаки!

В желудке тяжело лежит вкуснейшее мясо, заполированное лёгким домашним вином.

— Из-под самого Арарата, мамой клянусь, да!

В кармане пятнадцать тыщь — бешенные, нереальные деньги, которые так просто не потратить!

— Смотрящему отстегнуть, наводчику, а вот и твоя доля, Тоха!

— Ну что, понравилось? — Подмигивает Пашка. Расплываюсь в улыбке… как здорово, что у меня такие друзья!

Тяжёлый удар по затылку выбил из меня дух, очнулся уже с тяжело гудящей головой и руками, связанными за спиной крепко, до потери чувствительности. Лежу лицом вниз, уткнувшись в перегнившую листву и чувствуя, как по коже ползают насекомые.

В голове сумбур, нет даже страха, только дикая головная боль и тошнота. Едва успеваю повернуть голову, чтобы не захлебнуться рвотными массами.

Проблевавшись, открываю наконец глаза и утыкаюсь взглядом в Сунила. Мёртвые, широко открытые глаза индийца с ползающими по ним мухами сантиметрах в двадцати от моего лица. Перерезанное до самого позвоночного столба горло не оставляет сомнений в его гибели. Хорошо видны многоножки, подъедающие запекшуюся кровь.

Тяжёлый, липкий страх накрывает одеялом, отправляя в глубокий обморок. Очнулся чуть поодаль, от пощёчин и струек воды, лившейся в лицо.

— Гринго, — лицо говорящего расплывается, — ты слышишь меня, гринго? Маноло, мать твоя шлюха! Спящих не мог нормально взять, всё бы тебе кровищи побольше! Один мёртв, другой вот-вот концы отдаст, третьему ты зачем-то рёбра ногами переломал, связанному уже! Работать кто будет? Я? Нет, дорогой. Ты и будешь за всех троих!

Невнятное бормотанье в ответ сменилось звуками скоротечной схватки, после чего тяжело дышащий голос произнёс:

— За нож он взялся, пёс! Всё бы ему кровищи, еврею португальскому, да побольше! Падаль!

Стоном даю понять, что слышу его, почему в этот момент кажется жизненно необходимым подать голос. Усатая физиономия немолодого мужчины с явно индейскими корнями появляется передо мной.

— Живой?

— Пока да.

Ответ мой метис принял за остроумную шутку, залившись хохотом и пересказывая её невидимым мне товарищам на испанском.

— Ты верно сказал, гринго — пока живой, — усатая физиономия с оспенными рябинами снова появилась в поле зрения, — чем ты можешь быть мне полезен? Скажи что-нибудь, чтобы я не зарезал тебя, а начал выхаживать.

— Не гринго, — выдыхаю, уже зная, как сильно латиноамериканцы не любят янки, — русский.

— Русский? Уже лучше, русский. Если что, я тебя не больно убью, — вальяжно кивает усатая физиономия, — ещё что?

— Студент… бывший. Искусствовед — в живописи разбираюсь, в предметах искусства, — вижу смуглую, испещрённую шрамами руку, тянущуюся к ножу на поясе, и договариваю торопливо, — татуировки могу делать хорошие, в медицине разбираюсь.

— Татуировки? Леон! Иди-ка сюда, да рубаху сними!

Вижу приземистую фигуру в истоптанных ботинках и донельзя грязных, засаленных штанах, от которых несёт говном и застарелым потом. Фигура присаживается, поворачиваясь и задирая заскорузлую рубаху, на спине довольно корявая татуировка ягуара.

— Там можешь?

— Так? Нет, могу лучше.

— Уверен, гринго? Сделаешь хуже, Леон тебя долго убивать будет.

— Лучше. Но инструменты нужны нормальные, краски. Не просто иголка и чернила, нормальные. Сделать можно, знаю как.

Минуту спустя руки у меня развязаны, но я их не чувствую. Чуть погодя чувствительность возвращается, вместе с болью. Вывихнуто правое плечо, содрана кожа на запястьях.

— Что с моими спутниками? — Спрашиваю пленителей.

— Комми? — Оживляется Леон нехорошо. Бес его знает, почему элементарное беспокойство о спутниках у него связано с коммунистами.

— Просто русский. Не коми, не эмигрант. Уже несколько поколений наша семья в Российской Империи не живёт.

— А…

— Один убит, — не пытаясь поставить меня на место, отвечает глава банды равнодушно, — Сунил кажется. Который постарше, Сабхаш, со сломанными рёбрами отлёживается. Капитан цел.