Алексей Ивакин - Время возвращаться домой [СИ]

- А... Ну у нас порой такие бабы бывают, их и сто двадцать не проймет! Вот и ходят сюда, за холостыми снарядами. Не обращай внимания! За мной, лейтенант!

"За мной" оказалось недалеко. До Ярославского вокзала, а там сели на электричку. Платить Серега не велел, просто дважды приложив бумажник к умному турникету. А в самой электричке уже и открыл желтую сумку:

- По водочке?

Волков было запротестовал - организм, и так не особо привычный к алкоголю, уже пошатывало, но бородатый Серега свернул пробку у бутылки. То есть - не свернул. Она, пробка, как-то на месте осталась, только крышечка отлетела. Из закуски была колбаса, плотно запакованная в прозрачный и гибкий плексиглас (или что это такое?) и холодец в прозрачной коробочке. Как консервы, только тоже из плексигласа, наверное. Но очень тонкого. И гибкого, в отличие от того органического стекла, из которого кабины истребителей делают. Или делали?

Серега достал маленький перочинный ножичек.

- Швейцарский! Тридцать шесть!

"Рублей, наверное" - догадался Волков. "Или лезвий?"

Его спутник ловко открыл одно из лезвий, так же ловко вспорол оболочку колбасы и нарезал холодец прямо в баночке. Потом достал из шуршащего пакета две прозрачные рюмки:

- Держи!

И щедро плеснул в тару:

- Серег, я не...

- Давай, за Красную Армию и товарища Сталина, царствие ему небесное.

Волков подивился формулировке тоста, но все-таки выпил. Хорошо, что теплая водка в то горло попала. Там, дома, не выпил бы, а достал бы пистолет и повел во внутренние органы. А здесь?

Здесь товарищ Сталин уже не жив. Или жив? Нет, конечно, жив. Но жив, так сказать, диалектически, в умах и душах.

- Ой, хорошо пошла, - выдохнул Серега. Потом он зажмурился, на секунду замер... В эту секунду голос сверху сказал:

- Яузаслещлосиноостровскоооо...

- Леш, а ты, правда, из того, сорокового года? А ты Сталина видел? Ты только мне правду скажи, а?

- На какой вопрос отвечать первым? - водка еще не подействовала на язык, и Волков говорил внятно.

- На оба.

- Да. Из прошлого. Да. Видел. В кино. Только это для тебя прошлое - а для меня настоящее.

- Как к тебе туда попасть?

- А я не знаю, Сереж.

- А давай еще по одной?

А потом была еще одна, и еще. Сознание моментами терялось.

Почему русский человек пьет? Ведь пьют все, но только пьянство русских вошло в историю, хотя те же немцы, англичане, финны, греки... Да все! Пьют чаще и больше. Просто так получилось, что русский человек пьет в двух случаях - от скуки и с радости. А напивается только в одном - с горя. И кто виноват, что у русских горя бывает больше? Без горя живут только дураки.

- А давай!

Вот так, одна за одной рюмочкой, и доехали до нужной станции. А там шли пешком, через буераки, по брошенным шпалам, между черных бараков, освещенных смугло-оранжевыми фонарями. Шли и пели:

- Артиллеристы, Сталин дал приказ! Артиллеристы, зовет Отчизна нас!

Орал больше Серега, Леха так, подкрикивал, ведь песня была написана аж в сорок четвертом году, а до него Леха Волков еще не дожил. А может, не доживет... Тем не менее:

- Из сотен грозных батарей, за слезы наших матерей, за нашу Родину - огонь! Огонь! ОГОНЬ!

Долго ли слова выучить?

Перед самым домом Сергей вдруг приложил палец к губам:

- Тихо, Леха! Жена - она свирепее Гитлера, если ее не вовремя разбудить.

- А шо Хитлер? - пилотка едва не упала с головы.

- Нишо! Тихо! Давай еще по одной, перед сном...

В дом вошли, разувшись. Сапоги и ботинки оставили у входа на пороге белого двухэтажного дома, обитого деревом изнутри. "Богато!" - подумал Волков, и хотел было спросить за источники дохода, но не успел. Серега его потащил на второй этаж.

Ну как второй этаж? Чердак переделанный.

Сквозь окно падал сиреневый свет фонарей, и эта сирень обтекала нехитрую обстановку: стеллаж с десятками книг, мерцающих блестящими обложками, узкую кровать рядом со стеллажом, желтоватый стол с белым и плоским эмм... Штука, в общем, такая. Как мини-киноэкран. И еще шумит что-то под столом.

- Да никак вентилятор на папе с мамой не могу смазать! - поймав взгляд Волкова, виновато улыбнулся Серега.

- Шо? - не понял Волков, едва выговаривая звуки и буквы.

- Нишо, - пьяно мотнул подбородком Серега. - Вот кровать, вот книги, свет здесь включается. Интернет безлимитный, можешь сидеть, сколько захочешь.

- А покурить? - незнакомые слова пролетали мимо нагруженного разнообразным алкоголем сознания лейтенанта.

- Покурить... Ну, в окно кури. И чинарики туда выкидывай. Только дом не подожги.

- Ну что ты, Серег! А туалет здесь где?

- Туалет...

И Серега ткнул пьяным пальцем в незаметную дверь в стене.

- А вода?

- Там же... Все! Я спать!

И Серега ушел, осторожно прикрыв дверь и скрипя ступеньками.

Через некоторое время снизу донесся раздраженный женский голос. Голос, причем, двоился в сознании Волкова. Один голос хихикал, другой бранился. Слов было не разобрать, но было ясно - жена! Жена... Существо хтоническое и сакральное. От одной фразы в ЗАГСе "ЭТА ЖЕНЩИНА - ТВОЯ ЖЕНА!" большинство мужиков в священный ужас впадают. Вот был в училище капитан Яговкин, что преподавал на первом курсе марксистско-ленинскую философию, так он был насколько деволюб, настолько и женоненавистник. В смысле, свободных женщин обожал, а вот жениться - не дай Боже! "Женщина есть последний пункт в развитии человечества! Дальше - либо влево, либо вправо! Или сзади..." Диалектика во всех диагоналях, так сказать. Гегелевская, ага...

Волков положил пилотку на стул, потом расстегнул портупею. Кобура гулко стукнула рукояткой револьвера. Потом снял гимнастерку, сапоги, галифе...

И улегся на койку.

Странно так бывает.

Вот хотел спать - лег. И не хочешь. Сразу не хочешь. Только потолок в сиреневой темноте перед глазами вертится, словно лопасти виденного в кинохронике геликоптера. И тошнит, не то от выпитого, не то от пережитого.

Волков сел на кровать и провел рукой по потному лбу. Тело потрясывало. Причем так забавно, местами. То ноги затрясутся, то мышца на боку, то руки вдруг. Лейтенант с силой провел правой рукой по глазам. Попытался привстать. Получилось с трудом. Побрел к заветной двери. Когда ее открывал, вписался лбом в косяк. "Хорош я завтра буду, с фингалом..." - мелькнула вяловатая мысль.

А куда я завтра? Зачем я завтра? А самое главное, к кому я завтра?

Волкова вырвало. Потом еще раз и еще, и кисловатая горечь во рту и глотке отуманивала его мысли, а из-под пола доносилось затихающее бубуканье голосов.

Наконец, он уснул, обняв унитаз, как друга. Белого и холодного друга всех пьяниц всех времен и всех народов. Какая разница между кальвадосом, ромом и водкой? В блевотном послевкусии вся разница. А пока - спать, спать, спать, на подушке из белого фаянса. И не стыдно ни разу! Стыдно потом становится.